Невозвращенцы

Невиданные дожди весной и засуха осенью уничтожили большинство посевов в соседнем баронстве, урожай был мизерный, убрали его быстро и в поход поэтому пошли гораздо раньше, несмотря на угрозу застрять на дорогах, превращающихся в непролазные болота грязи после первого же дождя. Тем более, что взять добычу было единственным шансом прожить зиму нормально. И барону повезло. Удар стал неожиданным для россов и принес успех. Тихо подойдя в ночной темени к воротам несколько умелых кнехтов, помогая друг другу, перебрались через частокол, сняли охрану и открыли ворота конникам. С этого момента участь защитников была решена.

Площадь моментально превратилась в бедлам. Завизжали женщины, прыснули во все стороны дети, рванули к своим домам, в которых лежало оружие, мужчины, но все уже было поздно. Только несколько успели перебраться через забор и добраться до оружия, с которым в руках немногочисленные защитники и погибли. Остальных безоружных отжимали конями и мечами к центру и взяли в плен.

Про Ярослава все забыли: и, понятно дело, защитники, и нападавшие. Ну лежит себе еще один раб, да еще связанный уже к тому же, ну и пусть. Никто даже не проверил, как он связан, а ведь между тем его перед самым началом нападения почти развязали — руки во всяком случае ему освободили — только веревки не сняли. Стараясь, чтобы нападавшие оставались в этом неведении, Ярослав посильнее закутал руки в веревки и скорчился в позе зародыша, стараясь не смотреть на то, что происходит вокруг, ведь вокруг началось самое страшное, то, что скупые строчки исторических хроник называют «естественным правом победителей».

Тот страшный вечер отложился в памяти Ярослава не полностью, а только несколькими ужасными моментами.

Вот староста, деревенский кузнец, вместе с сыновьями отбивается прижавшись спиной к дому подобранными тут же во дворе поленьями от наседающих кнехтов и ополченцев. Те не желают убивать таких ценных рабов, но без тяжелых ран справиться с россами не могут. Один из них неудачно провалился в ударе вперед и получил поленом по голове. В окружающем шуме отчетливо и ясно послышался треск ломавшихся позвонков. Староста довольно оскалился и что-то сказал своим противникам. В ответ на это рыцарский десятник прокричал приказ и кнехты прыснули назад, доставая навьюченные на лошадей луки. Видя эти приготовления кузнец с сыновьями, не желая быть просто расстрелянными, как на охоте, рванули вперед, бросая такую удобную позицию. Толпа врагов, как стая шакалов набросилась со всех сторон на россов, и отхлынула, оставив на земле несколько избитых и связанных по рукам и ногам тел…

Вот Птенец бросился на помощь красивой женщине, которую повалил на землю и сдирал одежду один из молодых кнехтов. Тот небрежно отмахнулся от пацана мечом, но Птенец юрко увернулся и вонзил свой нож насильнику в бедро. Тот в ярости еще раз махнул мечем, но птенец торжествующе улыбаясь опять отскочил. Голова Птенца так и продолжала ухмыляться, катясь по земле, а рыцарь равнодушно взмахнул мечом, стряхивая кровь и поехал дальше…

Вот совсем еще молоденькая девушка, тонкая и красивая как стебелек василька, визжит в руках двух насильников, которые хохоча сдирают с нее одежду и волокут в ближайший дом откуда вскоре доносится довольный гогот, визг и тихий плач…

Еще много таких эпизодов отложилось в памяти Ярослава, но если бы его попросили позже составить хронологию событий, то он не смог собрать эти картинки в единое полотно. Тем более, что его позабытая в результате последних событий способность чувствовать чужие чувства (а может и не позабытая, просто он в последнее время не встречался с болью) проявила себя в полной мере. Вся боль, что испытывали в душе жители деревни, чувствовалась Ярославом как своя. И боль отцов, что не защитили своих детей, и боль детей от потери родителей, и боль женщин претерпевших позор, весь этот дьявольский коктейль вливался в Ярослава.

Весь этот океан боли усугублялся еще и муками совести. Ведь в произошедшем была и его, Ярослава, немалая личная вина. Ведь не попробуй стащить он курицу, не отвлеки на себя внимание всей деревни, включая наблюдателей, этого бы всего не случилось. И эти люди, от которых он видел плохого только пару заслуженных тумаков благодаря ему претерпевали теперь чудовищные муки. От всего этого Ярослав съежился на земле и грыз зубами все что попадалось, чтобы стиснув челюсти не сломать зубы… Вскоре все эти чувства зашкалили за какой-то предел и преобразились в дикую ненависть к существам, что принесли ему столько боли. А после ненависть поглотила боль, став чистой и яркой, как тысячелетний лед на вершинах гор, и такой же холодной и безжалостной. «Терпеть! Дождаться момента! Сочтемся!» — звучал в голове холодный глас разума.