Невроз и личностный рост: борьба за самореализацию

Как хочу я туда,Где веселье всегда,

Где девчонки одеты как надо.Где умишки молчат,

А деньжонки шуршатНа полу, на столах и в карманах.

Конечно, это мечты богатых бездельников, но их лелеют и люди с доходом ниже среднего. В конце концов, это вопрос толщины кошелька, хотят ли они «оторваться» в дорогом ночном клубе, на коктейле, театральном вечере или собираются у кого-то дома, чтобы выпить, поиграть в карты, поболтать. Можно собирать марки, стать знатоком высокой кухни, ходить в кино, и все это прекрасно, если это не единственное реальное содержание жизни. Тут общество не требуется: можно читать фантастику, слушать радио, смотреть телевизор, мечтать. Если развлекается компания, то по негласному закону избегают двух вещей: нельзя ни на секунду оставаться одному и нельзя заводить серьезных разговоров. Последнее считается дурными манерами. Цинизм прячут под тонкой вуалью «терпимости» или «широты взглядов».

Во второй группе предпочтение отдается престижу

или случайному успеху. Запрет на стремления и усилия, характеризующий «уход в отставку», здесь не отменяется. Мотивация смешанная. Отчасти это желание иметь много денег, которые облегчат жизнь. Отчасти это потребность искусственным путем поднять самооценку, которая у всех «барахтающихся в луже» стремится к нулю. Однако с утратой внутренней независимости этого можно достичь, только возвысив себя в глазах других. Кто-то пытается написать книгу: вдруг получится бестселлер; кто-то выгодно женится на деньгах; кто-то вступает в политическую партию, членство в которой дает какие-то преимущества. В общественной жизни погоня идет не за весельем, а за престижем: принадлежностью к избранному кругу, возможностью посещать определенные места. Единственная моральная заповедь – не быть простофилей; уметь изворачиваться, не попадаясь. Джордж Элиот в «Ромоле» использует персонаж Тито как блестящий портрет оппортуниста, человека случая. Мы видим, как ловко он уворачивается от конфликтов, ищет легкой жизни, отвергая обязательства и постепенно нравственно опускается. Последнее неизбежно, этого не может не произойти, если нравственное чутье все слабеет и слабеет.

Третья форма – это «хорошо смазанная машина». Здесь потеря подлинных мыслей и чувств приводит к размыванию личности, мастерски описанному Джоном Марканом у многих его персонажей. Такому человеку уже легко приспособиться к другим и принять их правила и условные соглашения. Он чувствует, думает, делает, верит в то, чего от него ждут или считают правильным окружающие. Степень эмоциональной омертвелости здесь не выше, она просто заметнее, чем в остальных двух группах.

Эрих Фромм хорошо описал эту сверхприспособленность[73] и вывел ее социальное значение. Если мы включим сюда остальные две формы «барахтанья в луже», то увидим, что это значение увеличивается с учащением такого образа жизни. Фромм правильно указал, что эта картина отличается от обычного течения неврозов. Невротика очевидным образом влекут по жизни и мучают его конфликты; а это – другие люди. Часто у них нет и особых «симптомов» вроде тревоги и депрессии. Первое впечатление вкратце таково, что они не страдают от нарушений, а им словно чего-то не хватает. Фромм заключает, что это скорее дефектное состояние, чем невротическое. Он рассматривает этот дефект не как врожденный, а как результат того, что точность была сломлена с детства силой. «Дефектность» Фромма и мое «барахтанье в луже» могут показаться лишь разными названиями, но, как это часто бывает, разница в терминологии – это всего лишь разница в осмыслении явления. Если подумать, то трактовка Фромма вызывает два интересных вопроса: правда ли, что «барахтанье в луже» – состояние, не имеющее ничего общего с неврозом, или же это исход описанного мной процесса? И второй: на самом ли деле люди, «барахтающиеся в луже», лишены глубокого нравственного чувства, независимости?