Незадачливая судьба кронпринца Рудольфа

"Абсолютно ничего не знаю о том, что здесь происходит!.." — изливает душу Рудольф Морицу Сепшу, который был двадцатью четырьмя годами старше наследника и переселился в Вену из Галиции. Жизненный путь и стремительная карьера этого журналиста, расцвет и провал его газеты являются чуть ли не символом, типичной карьерой либерального буржуа, поначалу круто взмывающей вверх, а затем сходящей на нет. В Бург привел Сепша Карл Менгер, давний учитель Рудольфа и экономист; Сепш в ту пору был редактором и издателем "Нойе Фрайе Прессе", искушенным в делах высокой политики, всеведущим и весьма амбициозным газетным магнатом. Его связи распространялись от Санкт-Петербурга до Лондона; новоявленный интеллектуал, Сепш мыслил в европейских масштабах, что, однако, в узких рамках Австро-Венгерской монархии не являлось однозначной похвалою, поскольку, судя по всему, глазам журналиста, привыкшим к масштабной перспективе, домашние дела виделись в несколько туманном свете. Так или иначе, Рудольф и Сепш, как принято говорить, не относились к одной весовой категории. Впрочем, газета Сепша — по крайней мере в Вене — пользовалась довольно большим влиянием; при дворе ненавидели этот печатный орган (или, согласно подзаголовку, ''демократический орган") вкупе с его редактором. Это была либеральная, приверженная конституции, более того — антиклерикальная и антифеодальная, терпимая к религиозным проявлениям, антинационалистическая газета — лейб-орган австрийской буржуазии. Иными словами, по оценке германского посла в Вене, это была "буржуазная газета с вульгарно-либеральной тенденцией, антинемецкая и проеврейская".

"Мне ничего не рассказывают…"

— жаловался юный наследник журналисту. И они заключают уговор: информация за информацию. Уговор впоследствии перерастает в союзнический сговор и даже в дружбу — политически роковую для Рудольфа связь.

Наследник, стало быть, нашел свою аудиторию — от тесненные от власти родственные души, которые охотно выслушивали его рассуждения о новой Австрии, о просвещенной буржуазной империи, о промышленности, торговле, реформах, о священном прогрессе. Его подбадривают, подстегивают, снабжают новостями и предоставляют в его распоряжение свою разветвленную систему связей, свою печать. Сепш (и стоящий за его спиной барон Хирш, международный банкир и предприниматель почти ротшильдовских масштабов, охотно выручавший и Рудольфа суммами в пределах нескольких сот тысяч крон) и наследник взаимно манипулируют друг другом во имя общих идеалов. Можно бы сказать и так: благородный интеллигент и благородный принц взаимно сбивают друг друга с толку, в то время как идеи их пользуются в Австрии все меньшим спросом. Понапрасну создает Сепш в своей газете image[18] наследника в прогрессивном духе реформистской партии; Рудольф все меньше отвечает представлению о будущем апостольском правителе и все более напоминает читателю, австрийскому буржуа, современного буржуазного политика (но разве не таким желали видеть австрийцы своего будущего императора?). И Рудольф столь же тщетно пытается распространять свои идеи пусть в анонимных, зато остроумных газетных статьях. Такова участь его и Сепша; оба они оказываются во все большей изоляции, и даже великие европейские перспективы не оправдывают их ожиданий. Понапрасну встречается Рудольф — в тайне, под покровом ночной темноты — с французским родственником Сепша; его собеседник — не кто иной, как Клемансо, будущий "Тигр", они могут разве что заверить друг друга во взаимных симпатиях. Что бы ни делал Рудольф, его действия лишены смысла. Его вымышленная Австрия не нужна никому: ни обладателям подлинной власти, ни улице, где тем временем шёнереровские[19]

приверженцы пангерманизма избивают дубинками еврейских студентов, а социалисты Виктора Адлера готовятся отметить первомайский праздник.

Отсюда до Майерлинга уже всего лишь один шаг: человек, подавленный неудачами (а может, еще и измученный неизлечимой болезнью, сифилисом — ходили и такие слухи), подводит итог прожитого и констатирует, что потерпел полный крах; затем, на рассвете мглистого, холодного январского дня, нервы его сдают окончательно, и он не видит иного выхода, кроме как пустить себе пулю в лоб. Выходит, долгим обходным путем нам удалось подобраться — к решению? — к некоему выводу. Но вот вопрос: что с него проку?

Какой прок от этого обобщения, если там нет места для Марии Вечера? А ведь сколь убедительной была бы картина — с такой завидной наглядностью проявляются тут железные законы истории в действии! Налицо великие взаимосвязи и взаимозависимости!

Рудольф умирает потому, что не может жить, — как и монархия.

Но почему умерла Мери Вечера?

Умерла, потому что любила?

Миф всегда уверен в себе.

Но как Майерлинг не объясняет падения монархии, так и падение монархии не дает объяснения Майерлингу.