Меня встретили у трапа и привезли в многозвездочную гостиницу в такой огромный номер, что я его полностью за все дни пребывания так и не успел обойти. Состоялся приветственный ужин, где я познакомился и перешел для удобства на «ты» с переводчиком Махмудом. На ужине было все, кроме возлияний, что меня даже обрадовало: выпивать можно и на Родине, за ее пределами надо работать. Тут моя работа, как я понял, была проста: отдыхать, говорить речи о дружбе, смотреть, радоваться теплу и свету, ибо в это время в моей России было пасмурно, и в погоде, и в общественной жизни.
Мы, конечно, для начала поругали, со знанием дела, и американскую, и израильскую политику. Именно политику, надо это подчеркнуть: ни к евреям, ни к американцам у нас претензий не было, но политика их правительств была хамской и стервозной во всех отношениях. Они закоснели в гордыне и всевластности. Вооружаясь, они от других требовали разоружения и так далее.
Незнакомые кушанья были превосходны, и я, прямо скажу, переел, однако утром проснулся на аэродроме кровати свежим и энергичным. Решил более не напрягать желудок. Голову же, как я понял, можно было не напрягать, речи о дружбе могла говорить и табуретка. Еще уставало от неподвижности и многочасового сидения сидячее окаменевающее место, но с этим я решил бороться. Мне же гарантировали свободу действий. Буду больше ходить среди цветущих бугенвиллий, да и море, сказали, недалеко. Обязательно залезу. Да, надо, непременно надо залезть в эти синие чернила Средиземного моря, ибо в эту чернильницу макаются перья пишущих мировую политику. Здесь ее кухня, этой мировой политики, здесь.
А вчерашняя кухня – это кухня арабов, а кухня – это часть культуры народа и тоже подлежит познанию. Так я себя оправдывал, стоя под душем. То, что эта часть здесь очень большая, я это вчера понял. Надо позвонить Махмуду, он сказал, что вся его жизнь на десять дней в полном моем распоряжении.
Позвонил. Оказывается, он уже составил программу. «Ты будешь доволен».В девять, в холле