Незаконные похождения Max'a и Дамы в розовых очках

Через несколько секунд из динамиков позади Макса донеслись торжественные звуки Церковного Оркестрового Служения, и в звуках этих выражались сполна, и взволновавшая Макса Флейта, и пилящая широкой пилой нервы и сухожилия Виолончель, и славный, глушащий сознание и спирающий диафрагму Тромбон, и даже его величество Орган, уносящий душу слушающего его пациента, привитого уколом Вассермана, на самое небо пределов выносливости адской боли; а главное, что проняло Макса окончательно – в своём грациозном звучании, вползающем прямо в вены стальной раскалённой проволокой, была госпожа Скрипка – королева сей симфонии звуков!

Стоны Макса исчерпались, и он перешёл на откровенный, срывающий все маски и очищающий ото лжи, крик.

Но уборщица не спешила, поставив свою жертву на колени души и разума. Она надеялась видеть нечто большее… Очерствевшая, за время многолетней работы в психиатрической клинике, душа её была столь искушена часто слышимыми криками, стонами и прочими проявлениями аффектов, что от скуки толкала толстуху на продолжение эксперимента. Посему уборщица увеличила громкость динамиков, и снова вгляделась Максу в самые его, начавшие уже стекленеть, кричащие собственным криком, потерявшие последнюю надежду, глаза.

– Бог един, запомни! Он есть Всевысший наш! – яростно выговаривала она ему прямо в лицо, ледяными своими зрачками буквально втыкая в глаза безжалостный свет, посягающий уже и на душу Макса-афроамериканца.

Секунды остановились, сделав время Макса похожим на застывший бетон, раствором которому была боль, а гравием и арматурой – желание немедленно умереть и неверие в то, что эта пытка когда-нибудь кончится.

Прошли секунды, пережитые как Вечность, и тело афроамериканца блаженно отступилось от последней надежды на спасение, ввергнув его сознание в вожделенную нирвану отключения от жизни.

Max вышел из боли тихим призраком, и поплыл прочь от погибшего тела негра невидимой дымкой, дымкой, расползающейся в окружающем воздухе и заполняющей собою всё видимое пространство.

В сей момент, находясь без тела, Макс мог видеть всё, всему внимать, всё понять, но не имел лишь тела. И хоть ему уж было всё равно и безразлично что-либо, всё ж осознал он и запомнил для себя многое, увиденное им с высоты потолка кабинета в миг воспарения. Макс увидал с той высоты, так никуда и не ушедшего, глядящего на дело это из окна, тайно прижавшегося к какому-то там лабораторному шкафу, пузатого начальника лечебницы, смотревшего за всем происходящим всё то время. Дух Макса увидал ещё и бьющуюся в истерике, залитую слезами женщину, пытавшуюся отстоять права покинутого им только что чёрного тела, представительницу ООН, так и не сумевшую помешать свершившемуся действу. Таким образом, Макс видел всё вокруг, в сей миг, и в целом – как перспективную панораму, и в деталях, легко акцентируя предельное внимание на чём угодно. Но и это состояние продлилось недолго, сменившись очередным забытьем.

12. «бегство из клуба»

Прибывая в форме призрака, Макс облетел всю лечебницу кругом, исследуя все её уголки, кабинеты, камеры и подвалы, и в путешествии своём увидал многих страдающих от пыток узников, узников, цинично переодетых в пациентов.

Исследование это оставило в душе юноши тяжелейшие раны – раны разочарования в людях, принимающих уродливые формы садистских извращений, как повседневную рутину, как само собой разумеющееся явление. Память его пестрела анти-фашистской пропагандой, построенной на хрониках времён Второй Мировой Войны, и, видя перед собой современную реальность ещё более изощрённо-скверного толка, он с разочарованием осознал, как мало изменился с той поры мир, а если и изменился, то лишь в коварном искусстве палачей вуалировать свою зловещую, преступную суть.

Но и это прошло. Мятежный, свободолюбивый дух, по сути своей склонный к воспаряющему движению, ринулся в небеса, а с небес вновь низвергнулся в его юное, совсем ещё безгрешное тело.

Когда Max вновь начал приходить в себя, с трудом раздирая слипшиеся веки, и впуская в темень своего нутра тусклый и едкий, флуоресцентный зелёно-красный свет, в голове его мелькали воспоминания о бешеном движении внутри коридора, некоего пространства, состоящего из треугольных призменных граней, из яркого, ослепляющего сияния. Ну а та драматичная сцена, в коей он участвовал недавно, сжившись воедино с плотью, умом и чувствами, повергнутого в страшных мучениях афроамериканца, так и осталась в его воспоминаниях, как отчётливое, несмываемое переживание, как душевная рана.

Меж тем, едкий красно-зелёный свет всё шире раздвигал его припухшие веки, давая глазам возможность рассмотреть окружающую перспективу, состоящую, на сей раз, из, покинутого некоторое время назад, мрачного помещения танцевального клуба “Дилленджерз”.

Тот же танцевальный зал, с круглыми столиками возле импровизированной сцены, предстал пред ним в своём прежнем обличии, но, в сей миг, что-то явно изменилось в окружающей обстановке.