Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок (Записки дилетантов)

Современные исследователи памяти учитывают новые открытия в области нейробиологии и придают большее, чем прежде, значение естественным процессам, протекающим в коре головного мозга, которые, наряду с социальными условиями, определяют характер и динамику припоминания и забывания. Образ «компьютера», с помощью которого индивидуум-пользователь только «скачивает» сохраненную информацию, без какого-либо эмоционального участия в этом процессе, потеснила метафора «голограммы», рожденная новым толкованием следа, оставленного в коре головного мозга тем или иным событием. В соответствии с «голографической» версией, изменение в мозгу, связанное с кодированием прошлого, или информационный «отпечаток» в памяти – энграмма – хранит не точную «запись» прошлого, а лишь его фрагмент, на основании которого возможна реконструкция всего события. В этой связи психологи, нейрологи, а за ними и социологи прибегают к образу «сценария», чтобы подчеркнуть, что «все достижения припоминания наряду с актом воспроизводства подвержены также акту модификации. Тем самым припоминание сходно с учебным процессом, поскольку учение – это не только репродукция, но и модификация знаний»[269].

Эти наблюдения представляются важными для понимания того, что правдивый, с точки зрения говорящего, рассказ может варьироваться, поскольку зависит от многих внешних обстоятельств. Это знание может нам пригодиться при знакомстве с рассказами людей о прошлом и о его представителях – старых вещах.

* * *

Одним из материальных возбудителей, опор и воплощений памяти являются так называемые реликвии. В данном случае представляется целесообразным максимально широкое толкование этого термина. В дальнейшем под реликвиями будут подразумеваться любые предметы, принципиально не имеющие потребительской ценности, но выступающие в качестве «заменителей людей и богов»[270], или «семиофоров»[271]

. Они указывают на невидимый, трансцендентный мир и тем самым обеспечивают его присутствие и действенность. Социальный смысл светских «реликвий» состоит в том, что «они делали присутствующим невидимый – прошедший или экзотический – мир и тем самым, подобно церковным реликвиям, повышали авторитет их обладателей»[272].

Такое толкование роли материальных предметов опирается на идеи социологов знания 1960-х годов. Именно тогда в рамках социологии повседневности Альфреда Шютца и социологии знания Питера Бергера и Томаса Лукмана получили развитие представления об активном социальном конструировании индивидом действительности, в том числе и действительности прошедшей – прошлого. Хотя повседневность представляет собой хрупкую «конструкцию на границе хаоса»[273], человек воспринимает и переживает ее благодаря ряду регулирующих механизмов и структур как упорядоченную, длительную и устойчивую. Главную роль в поддержании стабильности воспринимаемой индивидом «субъективной реальности» играет его регулярная коммуникация с окружающими в устойчивой социальной среде. При этом прошлое и настоящее взаимосвязаны и взаимозависимы: представление о прошлом позволяет ориентироваться в настоящем, а изменения актуальной действительности неизбежно ведут к пересмотру прошлого. В условиях резко изменяющейся реальности индивид «подгоняет» под нее свою автобиографическую историю. При этом «он может быть совершенно „честен“, осуществляя эту процедуру – субъективно он не лжет о прошлом, приспосабливая его к 

единственной истине, которая, разумеется, объемлет и настоящее, и прошлое»[274].

* * *

Идея конструирования прошлого под впечатлением о настоящем стала сегодня для историков общим местом. «То, что, казалось бы, уже свершилось, продолжает претерпевать постоянные изменения. Преувеличивая в памяти те или иные события, мы заново их интерпретируем в свете последующего опыта и сегодняшних потребностей», – подчеркивает один из родоначальников «исследований наследия», английский историк Дэвид Лоуэнталь[275]. Непрерывными переменами в нас самих и в обществах, в которых мы живем, объясняется, почему тот или иной предмет вдруг становится для индивида или социальной группы объектом, символизирующим важное и дорогое былое. Поэтому «все реликвии одновременно существуют и в прошлом, и в настоящем»[276].