Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок (Записки дилетантов)

Бидермайер открыл заново не только природу, но и семью среднего класса как идеал для подражания. В первой половине XIX века семья стала интерпретироваться как противоположность трудовой и публичной сферам. Именно тогда она стала восприниматься как оплот любви и воспитания детей, эмоциональной привязанности между супругами, между родителями и детьми[320]. Это открытие имело далекоидущие последствия для европейских национальных культур, отчасти актуальные по сей день. Были изобретены детская мода и детская литература[321], домашнее светское чтение вслух и семейное музицирование. Музыкальный рынок наполнился легкими для разучивания и исполнения фортепьянными пьесами. В то время как музыкальные кунштюки второразрядных композиторов давно канули в Лету, фортепьянные миниатюры Роберта Шумана и песни Франца Шуберта по-прежнему остаются на слуху и входят в программы музыкальных школ.

* * *

Открытие семьи означало, кроме того, особое внимание к оформлению внутреннего убранства в частном жилище европейского буржуа[322]. Стены просторных помещений окрашивали в белый цвет и светлые тона или оклеивали тиснеными полосатыми обоями. Комнаты украшали настенные акварели и гравюры, обильные сувениры и декоративные предметы на поверхностях мебели. Для мягкой мебели была характерна яркая обивка с натуралистическими изображениями цветов. Из таких же тканей шились занавески. Простая, без сложного декора, и удобная полированная мебель теплых тонов дробила пространство на уютные сегменты. Привязанность к мелким пространствам отражалась и в предпочтении к комодам, столам и секретерам со множеством выдвижных ящичков, откидных поверхностей и потайных отделений[323]. Эти особенности интерьера прекрасно документированы возникшим тогда новым жанром комнатной живописи. Визуальным символом типичной для бидермайера организации малых пространств стали картины Карла Шпицвега (1808–1885), с легкой иронией изображавшего маленьких людей немецкой провинции и среду их обитания[324]

.

Открытие семьи означало, помимо прочего, открытие полярных гендерных ролей, отразившихся в романтическом языке тела:

Женщина «стилизуется» в чистое, светлое, хрупкое, беззащитное и пассивное существо, которое в качестве души дома и семьи должно тихо действовать вдали от внешнего и рабочего мира и служить мужу. Муж, в свою очередь, должен энергично, уверенно и активно справляться с борьбой за существование, защищать жену и семью и добывать для них пропитание[325].

Новые гендерные роли отразились в телесном языке парного танца XIX века и в триумфальном шествии вальса по Европе[326]

.

В связи с открытием семьи в эпоху бидермайера мы возвращаемся к вопросу об обилии дамских украшений того времени. Украшения – изящные, но не вызывающе дорогие – были неотъемлемым компонентом семейной жизни и презентации женщины как верной супруги, любящей матери и заботливой хранительницы домашнего очага. Украшений должно было быть много. Их носили по разным, в том числе неуместным теперь, поводам – например, по поводу траура, о чем речь еще впереди. Украшения были функционально необходимой частью неудобной одежды. Они скрепляли модные шали и накидки, блузки и стягивающие осиную талию пояса. Украшения, подобно наградам за верную службу, демонстрировали добродетели супруги и привязанность супруга.

Среди них встречаются шедевры, натуралистически копирующие растения. Так, однажды на блошином рынке среди заурядной современной бижутерии, выложенной в застекленном ящичке, мне попалось настоящее произведение искусства: серебряная брошь в виде точной копии розы в миниатюре – с шипами, прожилками на листьях и лепестках, с концентрическими окружностями на срезе и с бантиком, украшенным тонкой гравировкой, на стебле (см. ил. 36, вкладка). Цветок имеет едва заметный бледно-розовый оттенок, а стебель и листья – бледно-зеленый. На прикрепленном к булавке крошечном бумажном ценнике ручкой была нацарапана ничтожная сумма. Я не поверил своим глазам, а затем и ушам, когда владелица с готовностью еще уступила в цене. Когда я при первой возможности показал брошку Манни, тот засомневался, что я нашел ее на этом блошином рынке, а не приобрел на престижном антикварном аукционе. Для меня не сентиментально-ироничные картины Карла Шпицвега, а эта брошь – символ бидермайера, эпохи, соединившей любовь к природе с любовью к женщине и родному дому.

ГЛАВА 4. «ПОТОЧНЫЙ БЛОШИНЫЙ РЫНОК» НА ТЕЛЕЭКРАНЕ

…«Наличные за раритет» соответствуют популярному варианту торговли: блошиному рынку.

Клаус Рааб[327]