Нежное настроение

– Натура уходит! – орал режиссер. Ему была нужна ранняя весна с голыми еще деревьями. – Если вы… мать вашу… если мы… вашу мать… вы мне будете летом листья с деревьев обрывать!

– Бусик, ну пожалуйста! – умоляла щенка Маша. – Мне домой надо!

Сняли «режим». Этот полувечер-полудень, не темный и не светлый, сиреневый на природе, фиолетовый в городе, – самое печальное время. Фиолетовым полувечером, пока Маша кормила щенка, чуть не умер Дед.

Маша открыла дверь своим ключом и попала в мельтешение белых халатов в прихожей.

– Ой, мамочка! – прошептала она, конвульсивно прижав руки к груди.

Дед и Бабушка были людьми железной воли и железного же здоровья. Кроме Аркадии Васильевны, лечившей Машу от детских немудреных болезней, врачи в их доме не водились. Никогда не приезжали «скорые», не суетились медсестры с уколами. Из Дедова кабинета на Машу надвигалась Берта Семеновна. Она шла очень медленно и как-то странно, боком, кивая седой растрепанной головой в ритм шагам. Маша впервые увидела ее без обычного высокого пучка на затылке, из которого ни разу в жизни не высунулась шпилька.

– У Деда инфаркт. Мое завещание в верхнем ящике комода, – деловито пояснила она.

У Деда оказался тривиальный сердечный приступ. Первое недомогание в его семьдесят пять лет.

– Бобочка, Бабушка имела в виду, что, если Дед умрет, она тоже не станет жить? Как ты думаешь, неужели у пожилых может быть такая любовь? – спросила Маша у Бобы. Спросить отца она не могла, постеснялась упомянуть «завещание».

– Может быть, истерика, шок? – задумался Боба. – Нет, это не про Берту Семеновну. Выходит, они с Дедом Ромео и Джульетта!

Маша согласно кивнула. Оказалось, что под сухой льдистой коркой когда-то давно, в Бабушкиной молодости, волновалась быстрая горячая страсть. Как у самой Маши.

Бабушка устроила дома войну. Войну за Дедово здоровье, отдых, правильное питание, тишину и положительные эмоции. Маше было велено о кино не упоминать. Берта Семеновна вспомнила, что Дед Машиной актерской карьеры не одобрял. А Маше неуютно было жить на передовой, ей хотелось ежеминутно упоминать и жаловаться.

На съемках началось озвучивание, и это оказалось мучительно трудным.

Перед Машей крутилось немое кино. Нужно было, глядя на экран, попасть самой себе в рот. Но не просто попасть себе в рот, а еще и играть! Она сжималась от старания попасть и не могла играть, начинала играть и никак не могла попасть! И так много раз, до отвращения… А в голову все время лезли глупые мысли, что, если бы не кино, не та натурная съемка с Бусиком, может быть, у Деда не случилось бы сердечного приступа и Бабушка бы не смотрела сквозь нее, не разлюбила. Наконец она и попала, и сыграла, слава богу, а режиссер вдруг взял да изменил одно слово, перевел глагол из прошедшего времени в настоящее. И все сначала…

За этот «киношный» год Бабушка почти совсем разлюбила Машу, и одно это не стоило никакого киноискусства. А кроме того, кино совершенно не оправдало Машиных ожиданий по части немедленной всенародной славы. Фильм оказался средненьким и, даже на фоне обычных «школьных» фильмов, незаметным. Пару недель его показывали в центральных кинотеатрах «Аврора», «Колизей» и «Октябрь», затем фильм волной покатился в маленькие окраинные кинотеатрики и еще пару месяцев шел вторым экраном, и один раз по телевизору, в неудачное дневное время. И на этом все. Несколько месяцев Машу узнавали на улицах, но почему-то никто не кричал про то, что вот она, та самая гениальная артистка, а просто всматривались, пытаясь вспомнить, где им встречалось это вытянутое личико с пухлыми щечками и большим ртом. И как правило, не вспоминали.

Идея поступать в театральный все же вяло бродила по кругу в Машиной голове и, выходя иногда наружу, пугала Юрия Сергеевича до дурных снов. Когда-то Сергей Иванович и Берта Семеновна страдали, представляя себе сына не успешным ученым, а нелепым, отвергнутым обществом художником. А теперь ему самому мерещились болезненные картинки Машиного артистического будущего. Вот Маша на сцене захолустного театрика играет роль без слов, а после рыдает в подушку от зависти к более удачливым актрисам. Вот Маша танцует в костюме зайчика на детских утренниках, из прорезей маски смотрят печальные глаза… Да и Берта Семеновна ни за что не позволит внучке «отправиться в актрисульки»!

Юрий Сергеевич, посмеиваясь, говорил себе, что, как и все, оказался в конечном счете сыном своих родителей, Берты Семеновны и Сергея Ивановича, только в более современном, демократичном варианте. Сергей Иванович не стеснялся кричать и топать ногами, а Юрий Сергеевич противился в свойственной ему манере, нежной, но твердой. А выбирал для дочери так же, как когда-то для себя, – поспокойнее, побезопаснее. Способная Маша девочка, стихи пишет, рисует неплохо, Косте ее работы нравились – неплохая композиция, чистые яркие цвета, настроение, без претензий на большое искусство, хотя с женской милотой и изяществом. Но на профессию не набегает…

* * *

Юрий Сергеевич с Костей поговорили-посоветовались и вдвоем приступили к Маше.