Незнакомец

– А потому и не рассказал, что переварил всё! Было и было, зачем ворошить? Да и переживал он, Глеб, по-настоящему. Когда о тебе узнал, сам ко мне заявился, места себе не находил. Понял поди, что порою можно просто не успеть признать собственные ошибки…

Отлично. На одного подозреваемого стало меньше?

На одного кандидата на роль предателя – больше.

И конца этому чёртовом конвейеру нет – один сходит, позволяя мне вздохнуть с облегчением, другой тут же запрыгивает на ленту, ещё сильнее завязывая в крепкие узлы мои жилы.

– Так что на него не греши. Его я тоже знаю давно, и, пусть простит меня твоя мать, на фоне Славки твой друг божий одуванчик… Хоть в юности вы и подворовывали двенадцатилетний коньяк с моего бара. Глеб, – отец отодвигает стул, садится напротив, и, сцепив пальцы в замок, как никогда серьёзный и собранный, пугающий вопрос задаёт:

– Ты сам моё мнение спросил, теперь и решай сам. Иришка не верит и наверняка меня  возненавидит, но если ты захочешь его наказать, я тебя поддержу. Не смогу я спокойно жить, зная, что Славка в любой момент может с цепи сорваться…

– Посадить его предлагаешь? – бледнею и в очередной раз делаю жадный глоток янтарной жидкости.

– Наказать. Если не по закону, то своими силами. Я в городе человек не последний, одно моё слово, и завтра его здесь не будет...

Душно. Чёрт возьми, настолько душно, что я вдохнуть не могу. Тянусь ослабевшими пальцами к пуговке на вороте рубашки, и, не сумев её одолеть, с силой дёргаю, а толку ноль. Застёжка отлетает, скачет по блестящему чистотой столу, а я всё равно задыхаюсь. А вместе со мной и отец, похоже, только сейчас осознавший, каким пугающим смыслом было наполнено его предложение:

– Господи! – накрывает ладонью закрутившуюся на месте пуговицу, и, сам побелев, тараторит. – В дыру его какую-нибудь  отправлю, чтоб до вас с матерью дотянуться не мог, и дело с концом, только скажи! Одно твоё слово, сын…

– Нет, – и сам удивляюсь тому, как резко звучит мой отказ, и, звякнув бокалом об отполированный письменный стол, устало переносицу растираю.

Разве могу я вот так с ходу, не имея на руках ничего, кроме папиных подозрений, собственного брата едва ли не к смерти приговорить? Из жизни вычеркнуть только за то, что за столько лет они не смогли найти общий язык?

– Нет и думать забудь. Не верю я... Мы же с ним не чужие.

– Не чужие… Заладил тоже! Что ж он тогда не расскажет, почему вы разругались? Почему  мебель переколотили, а? Мы ведь сколько его не расспрашивали, он ни в какую не признаётся!

«Из-за ерунды», – тут же вспоминаются Славкины слова, а в груди сердце удар пропускает. Словно знает, а рассказать не может…

– Нет и точка. Разобраться нужно…

– А как? Из свидетелей один алкоголик. Ни камер, ни черта нет! Зимой на дачных участках не души. Глеб, хорошенько подумай… У тебя сын вот-вот родится!

Сын. Застываю, только сейчас осознав, что главного так и не спросил, а отец, недовольный финалом нашей беседы, с места поднимается… Да так и садится обратно, застигнутый врасплох неожиданным поворотом:

– А с Мариной что? Ты знал, что мы на развод подали?

Не дышу, крепко сжав челюсти, и машинально бокал хватаю. Потому что по взгляду вижу – и это мимо него не прошло. Ведь иначе не откинулся бы на спинку кресла устало, не вздохнул бы так тяжело и, немного помявшись, не отчеканил бы:

– Знал.

Как знал и то почему, это тоже легко в глазах читается. Они чернеют, заволакиваемые туманом разочарования, блеск из них пропадает, а морщинок вокруг становится в разы больше. Кажется, за один миг лет на двадцать постарел…

Хлебнув для храбрости терпкий напиток, морщусь от горечи, расползающейся по горлу, и, приготовившись к очередному удару, одними губами прошу не молчать.

– Нет, мне ты причину не называл. Но зная тебя, не так уж и трудно догадаться, в чём было дело.

– У меня есть любовница? – подаюсь вперёд, всерьёз опасаясь ответа, и так сильно впиваюсь в холодное стекло пустого бокала, что пальцы сводит.

– Нет, Глеб. Ты был хорошим мужем. И если бы, не дай бог, свернул с дорожки, одумался бы ради ребёнка.

Что же тогда? Почему-то же он меня не остановил? Напротив, теперь чувство такое, что я торопился с ней порвать…

Пускаю эту мысль в голову и леденею, ведь без труда разгадав причину моей бледности, сидящий напротив меня мужчина кивает. Кивает, шумно сглатывая вставший в горле ком, и вздрагивает, напуганный звуком лопнувшего в моих руках стекла.

– Любовник был у неё… – шепчу, не обращая внимания на папу, подскочившего со своего места и теперь обеспокоенно рыскающего по шкафам в поисках бинта, и крепко сжимаю в кулак исполосованную ранами ладонь. Стёкла глубже впиваются в кожу, а я не чувствую вовсе… Просто знаю, что если во всём, что уже успел раскопать я имею полное право сомневаться, это открытие железобетонное.

– Мама в курсе? – интересуюсь, с трудом шевеля губами, пока отец щедро поливает мою руку перекисью, и хотя бы за это бога благодарю:

– Нет. Ты просил ей ничего не говорить.

ГЛАВА 30

Саша