Невский Пятачок, осень 1941
Потомок дальний! Будешь здесь, когда ты,
То знай, что рядом, легшие стеной
Воистину железные солдаты
Засыпаны железною землей.
© Б. М. Пидемский, 2017
Бежавший навстречу красноармеец плашмя взлетел на метр от земли в черно-желтом снопе страшным жаром обдавшего взрыва, а камни, может быть, осколки, ударили Белозерова по каске. И в тот же момент, через два-три шага, он увидел отдельно ноги в сапогах и брюках, лежавшие справа, а слева — подымавшуюся на локтях в багровой луже половину бойца, устремленные на него глаза, и услышал хрипловато-слабый, четко слышимый вскрик: «Товарищ политрук, помо…» Гибель бойца была почти мгновенной. На половине слова он, точнее, верхняя его часть с посеревшим за секунды лицом снова свалилась навзничь. Но то, что он, пополам разрубленный, смог приподняться и по знакам различия узнать подбегавшего к нему, — было непостижимо.
Это трагическое видение, иначе он не мог его назвать, помешавшее Белозерову четко доложить начальнику о назначении в часть, еще долго мешало ему сосредоточиться на чем-то ином. «Товарищ политрук, помо…» — так и хрипело весь день в углах. Так и продолжали глядеть в лицо глаза бойца, обреченного, но не успевшего это осознать в своей последней мольбе к человеку, в его последнем уставном обращении.
Прошло шесть часов с той минуты, как он, Белозеров, шагнул через борт пробитой осколками и погружавшейся на дно рядом с берегом лодки. Подняв над головой пистолет, гранаты и сумку с запасом патронов, он вместе со всеми плюхал, отталкивая легкие льдинки, по пояс в воде, к прикрывавшему от прицела противника откосу. Едва ступив на песок и стуча зубами от холода, нырнул в какую-то пещеру-укрытие.
В открытый зев огромного, вырытого в насыпи блиндажа, рядом с которым почти вплотную катились волны Невы, врывались то мертвый свет ракеты, то красноватые отблески разрывов. Однако в самой этой глиняной зале была непроницаемая тьма. После того как политрук, пробираясь в глубину пещеры, наступил на чей-то живот или руку-ногу и получил в благодарность две порции увесистого мата, он стал более осторожен. Уже не шагал, а ехал подошвами по скользкой земле, вслепую лавируя между спящими. Наконец, обнаружив незанятое место и убедившись на ощупь руками, что оно действительно свободно, осторожно лег на землю и тут же заснул. Под ним, через несколько секунд, оказалась лужа воды, набежавшей из сапог и шинели. Невидимые маленькие ручейки растекались по грязи, заползая холодными змейками под бока и спины соседей, таких же промокших и обессиленных. Никто не просыпался от холода и грохота взрывов. Нервы, натянутые до предела, приказали спать. Храп сотрясал земляную ночлежку.
Утро выдалось неожиданно тихим. Ни разрывов, ни выстрелов. Небо, цвета окисленной цинки[43]
, с белесыми пятнами облаков, всасывало тонкие струйки дыма, поднимавшиеся от земли.Люди вылезали из укрытий, искали свои подразделения, своих товарищей; командиры — своих бойцов. Ночная, в отличие от посадки, никем не управляемая высадка на двухкилометровую узкую отмель из десятков суденышек под огнем разбросала десантников по норам в крутой стене супесчаного берега, по блиндажам предшественников, уже продвинувшихся вперед или здесь же накрытых минами, сросшихся с землей навсегда. Надо было собрать людей, отвести позиции наверху — в лабиринтах бывших немецких окопов, забитых трупами; отрыть где-то заново укрытия, создать блиндажи, КП[44]
, огневые.