Незримый фронт Отечества. 1917–2017. Книга 1

— А вот из последнего приказа от двадцать шестого октября, — Веселов закашлялся, сделал несколько глотков из кружки, что стояла на краю стола, — о том же, товарищи: «…Приказ Военного Совета о том, что в атаку ведет свою часть, свое подразделение командир — не выполняется. Командиры дивизий не принимают суровых мер к командирам, не руководящим лично боем… а штабы частей и соединений не контролируют, значит, и не знают, кто же из лиц комначсостава не руководит боем. И после того как атака не удается, все объясняется сильным артиллерийским и минометным огнем противника. Из-за плохого наблюдения за полем боя, неумения вести разведку, начсостав и штабы истинного положения о противнике не знают, и не только о противнике, но и о своих частях… Командный и Начсостав до сих пор не уяснил всей важности задач, возложенных на нас. Вопрос идет о жизни или смерти. Или погибнуть или победить…»[45] Все понятно? — Веселов снова сделал глоток из кружки.

Сгрудившиеся у стола начальники с минуту молчали.

— Понятно-то понятно, Федор Иванович, — сказал один из них, широкоплечий и круглолицый старший политрук лет тридцати, сминая длинными нервными пальцами фуражку. — Только если командиры полков да дивизий воспримут буквально эти приказы да станут лично ходить в атаку, как Чапаев «на лихом коне», как бы через день и остатки войск здесь не накрылись без руководства. — Коньков ссылается на приказ Военного Совета, значит, речь идет о фронте. Но на всем-то Ленинградском фронте не та обстановка, что здесь на угольях Московской Дубровки, — раздался из угла еще чей-то голос.

— Похоже, что приказик-то в этом плане Владимир Федорович подмахнул в расчете на внимание более высоких командующих, — улыбаясь, поднял палец к накату один из начальников особдивов. — Сам-то он несколько дней назад ползал здесь же на «пятачке». Ему ли не знать, как ходить здесь в атаки, «вести политмассовую работу на поле боя…»

Все улыбнулись.

— Ну, товарищи, давайте оставим свои домыслы при себе, — спокойно, но твердо произнес Веселов. — Приказы выполняются, а не обсуждаются. Наша задача, как понимаете, помочь обеспечить исполнение. Все! Закончили! — круто завершил он.

Писк телефонного ящика заставил Веселова взяться за трубку.

— Кто говорит? Петров? Ну что у тебя? Ранен? Кто ранен? Тебя ранило? В левую навылет? Вот черт бы тебя взял, — ругнулся как-то необидно начальник, — ну хорошо, что еще в левую. Слушай, Алеша, а подержаться можешь? Перевязали, говоришь? Слушай, Алексей, подержись, пожалуйста! Ведь у вас, — взглянул на часы, — через двадцать заварушка. Да знаю, знаю, что один остался. Некем, некем, говорю, заменить. Всех поубивало. Ну, молодец, спасибо, Алеша! Смотри там за «шакалом», за «шакалом», говорю, гляди. Ну все. Передаю твоему начальнику…

Бритый наголо, круглолицый старший политрук — начальник особдива-86, поняв уже все без добавочных слов, и нахлобучивая каску на лоб почти до нахмуренных густых бровей, шагнул к выходу. Но в этот момент тяжелую дверь рванула волна очередного взрыва. Сорвала с креплений. Вместе с ней поперек порога замертво рухнул в блиндаж постовой. Старший политрук едва успел отскочить от штыка винтовки, прочертившего в воздухе дугу.

Комендант Иванченко бросился к лежавшему, встал на колени, распахнул, срывая крючки, дымившуюся шинель, рванул гимнастерку, прижался впалой заросшей щекой к груди. Через несколько секунд распрямился, поднял свою пилотку с земли, повертел в руках, надел, огорченно произнес: «За утро уже третий…» В судороге дернулось исхудавшее длинное лицо. Веселов гаркнул:

— Ты виноват! Давно пора у входа отрыть ячейку, глубокую ячейку. Что ты гробишь людей, охламон?! Полчаса тебе на работу или самого поставлю на пост!

Иванченко вместе с телефонистом и уходившим из блиндажа старшим политруком молча подняли убитого, вынесли его и винтовку. С трудом, но плотно закрыли дверь, нацепленную на одну петлю.

Батальонный комиссар Копалов взял Белозерова за рукав, потянул в угол блиндажа, усадил на нары. Сел рядом.