Незримый фронт

В годы войны Сурин всегда знал, кто его враг и где он находится. Враг был человеком другого мира. Он сидел за проволочными заграждениями, прятался в «лисьих норах», укрывался под накатами дзотов. Ни с кем его невозможно было спутать.

Сейчас лейтенант милиции Сурин воевал на незримом фронте, где все обстояло иначе. Враги здесь были одиночками, вкрапленными в миллионную массу его, Сурина, друзей, соратников, единомышленников. Внешне они ничем не отличались от обыкновенных людей. Враг мог сидеть рядом в трамвае. Он мог пройти мимо и остаться незамеченным.

Военному разведчику пришлось переучиваться. Это было нелегко. Боясь упустить преступника, Глеб преувеличивал значение случайных косвенных улик, шел на риск лобовых атак, отстаивал самые крутые следственные мероприятия. И когда улики рассыпались, подозреваемый оказывался невиновным, а следствие заходило в тупик, Сурин впадал в уныние, становился раздражительным и вспыльчивым.

Вчера Сурин был уверен, что убийство на Мойке будет раскрыто через несколько часов. Сегодня от этой уверенности не осталось и следа. Стало ясно, что предстоит затяжная, кропотливая работа. Расспрашивать людей, сличать документы, копаться в домовых книгах, — нет, не по характеру Глеба было это занятие.

2

В поликлинике, где работала Бондарева, все уже знали о трагической гибели их сотрудницы. Люди в белых халатах со скорбными лицами рассказывали Сурину о том, какой отличной, добросовестной и дисциплинированной работницей была покойная Екатерина Петровна. Несмотря на свои шестьдесят три года, она училась на вечерних курсах медицинских сестер и сдавала экзамены не хуже молодых.

Но никто из сослуживцев Бондаревой ни разу не был у нее на квартире и не знал круга ее знакомых.

— Не приходил ли к ней кто на службу?

— Нет, никто не приходил.

— Может быть она с кем-нибудь разговаривала по телефону?

— Нет…

Одна из сотрудниц, работавшая в регистратуре, вспомнила, что на прошлой неделе Екатерину Петровну вызывал к телефону мужской голос.

— О чем они говорили, я не знаю, но думаю, что о дровах. Екатерина Петровна сказала: «мне сырых не нужно», и потом еще добавила: «привезите такие же, как в прошлом году». Похоже, что это был шофер, привозивший ей дрова.

— А кто он? Откуда он звонил?

— Не знаю.

— По фамилии она его не называла?

— Нет.

Только скудность сведений, полученных в поликлинике, заставляла Сурина расспрашивать о каком-то шофере. Никаких подозрений этот телефонный разговор вызвать не мог.

3

Вспомнить о шофере Глебу пришлось в тот же день. Вернувшись в Управление, он застал там Соколова и Филиппова. Они беседовали с плотным, смуглолицым моряком торгового флота. Это был боцман Скоробогатко. На диване лежал раскрытый и, видимо, только что осмотренный чемодан.

Соколов держал листок бумаги, на котором четким мужским почерком было написано несколько строк.

— Эту записку вам передал сын Бондаревой?

— Так точно.

— Почему же вы не вручили ее Екатерине Петровне?

Боцман не отвечал.

— Или вы вручили ей письмо, а потом забрали обратно?.. Чтобы не оставлять следов?

— Каких следов?

— А как же записка снова оказалась у вас?

— Замотался я. Давно в городе не был, всяких дел накопилось много. А к ней зайдешь, скоро не выберешься. В прошлом году дрова ей привозил, замучился. Думал зайти перед уходом в рейс. Сегодня зайду и отдам.

— А по телефону вы ей на службу звонили? — спросил Сурин.

— Нет, я и телефона ее не знаю.

— А откуда вы дрова в прошлом году привозили?

— Из порта, как всегда.

— А шофера помните?

— Помню, шофер портовый.

— Как его фамилия?

— По фамилии не знаю, а зовут Сергеем. Его в гараже все знают.

Соколов перелистывал страницы толстой тетради в клеенчатой обложке.

— Это ваш дневник?

— Мой.

— Вот тут у вас день за днем записаны. Двадцать пятого вы в театре были, двадцать шестого — в Русском музее, а двадцать седьмого пропущено. И двадцать восьмого всего одна строчка: «Пора отдавать концы. Сегодня оформляюсь». Что вы делали двадцать седьмого апреля?

— Целый день в пароходстве прокрутился.

— А вечером?

— Встретил приятеля. Посидели в ресторане, выпили. Потом поехали в один дом, в картишки перебросились.

— Какой это дом?

— Номера не знаю, первый раз там был. Где-то за Нарвскими воротами.

— А кто этот ваш приятель?

— Солодов, судовой механик, вчера в море ушел.

— И долго вы в картишки перебрасывались?

— В третьем часу разошлись.

— Много вас там игроков было?

— Четверо.

— А кто хозяин квартиры?

— Мастер с судоремонтного. Фамилии не знаю. Зовут Матвеем Степановичем, а фамилию запамятовал.

— Так вот, Владимир Никифорович, нужно найти тот дом, где вы провели вечер двадцать седьмого апреля. И людей, которые вас там видели, нужно найти. Сейчас поедете с товарищем Филипповым и найдете…

— На кой мне чорт туда ехать? — рассердился боцман. — С корабля сняли, от дела отрываете, а мне ведь завтра в рейс уходить, работы по горло.

— Ничего не попишешь. Найдите дом, квартиру, где живет этот Матвей Степанович и поедете на корабль.

— Да я не помню, в каком доме был. Там все дома одинаковые.

— Придется поискать. Не найдете, плохо будет, — в рейс завтра не уйдете.