Ни дня без мысли

Виктор Николаевич сказал, что надо опять подать заявление и ждать результата. Я ответил, что уже раз десять подавал и ждал. Он сказал, что решение зависит не от него. Я спросил – а от кого? К этому вопросу он, видимо, готов не был и уклончиво сказал, что постарается узнать.

Узнавал он еще раза три, после чего сказал, что сделать ничего не может – меня не пропускает выездная комиссия. Это я, в общем, и раньше знал, все знали – но тут получилось нечто вроде официального ответа.

– Ну, и что мне делать?

Бывший генерал и бывший зек развел руками:

– Я сделал, что мог. Есть возможность – попробуйте сами.

Как жить в стране, где нет законов? Что может бесправный человек противопоставить «понятиям»?

Кое—что может. Например, блат.

Мой не близкий, но, все же знакомый работал в горкоме партии. Многое сделать не мог, но что мог, сделал – записал на прием к даме по международным делам. Не знаю, где сейчас Алик Роганов, не знаю, жив ли, но – спасибо ему! Туз, он и в Африке туз, человек, он и в горкоме партии человек.

Даме по международным делам было за сорок, одета по горкомовски, лицо вежливо—холодное. Про таких Твардовский однажды написал – «с выраженьем на лице „Нету и не будет“. Что, скорее всего, „не будет“, я почувствовал сразу, но дело свое изложил – раз уж проник в святая святых, надо пользоваться моментом. Дама спросила:

– А при чем тут мы?

Почему—то в партийных инстанциях всегда говорили о себе во множественном числе.

– Мне сказали, документы задерживает выездная комиссия.

– Какая комиссия? – удивилась дама. – Никакой выездной комиссии у нас нет. Обращайтесь в Союз писателей.

– Я к ним все время обращаюсь. Они посылают документы вам, а выездная комиссия…

– Я же сказала – никакой выездной комиссии у нас нет. И, вообще, такой нет. Вам надо обратиться в Союз писателей.

– Но они же к вам направили. Сказали, что выездная комиссия…

– Еще раз объясняю: у нас нет никакой выездной комиссии, я про такую даже не слыхала.

На этот раз «Нету и не будет» читалось в ее глазах совершенно отчетливо.

Мне оставалось лишь в очередной раз задать свой безнадежный вопрос:

– Ну и что мне делать?

– Обращайтесь в Союз писателей.

В обыденной жизни я человек не конфликтный, не люблю скандалы, предпочитаю компромисс. Но в тупиковых случаях, что называется, закидываюсь, и тут уж становится все равно, что дальше. Вот и в тот раз закинулся.

– Ладно, – сказал я, – понял. Они не могут, вы не можете. Значит, остается самому принимать меры.

У дамы по международным делам сквозь служебную бесстрастность наконец—то проглянуло человеческое. Со снисходительным любопытством она поинтересовалась:

– А что вы можете?

Я положил на стол, перед которым сидел, правую руку и пошевелил пальцами:

– У меня есть вот эта рука и перышко. Напишу три страницы и пущу по свету. А что писать я умею, вы, наверное, знаете.

Международная дама спросила почти ласково:

– Вам не кажется, что у вас будут большие неприятности?

– Кажется, – сказал я, – но ведь и у вас будут неприятности.

Похоже, мы поняли друг друга: над дамой тоже существовало начальство, а начальство не любит, когда подчиненные допускают скандалы. Возникла легкая пауза, после чего пошел абсолютный театр абсурда. Будто не было предыдущего разговора, дама задумчиво спросила:

– А у вас нет врагов в выездной комиссии?

И я, будто не было предыдущего разговора, ответил:

– Я же не знаю, кто в нее входит.

И мы, как два хороших человека, миролюбиво обсудили, как преодолеть вето несуществующей комиссии. Кончилось тем, что дама пообещала «выяснить» и, видимо, «выяснила», потому что месяца через три я все же съездил на десять дней туристом в Англию, откуда вернулся пророком: почти точно предсказал, как будет меняться наша молодежь в ближайшие пятнадцать лет. Вещие сны мне не снились – просто внимательно присмотрелся к юным лондонцам на в Гайд—парке и на Кингсроад. Писателю надо видеть мир!

Вспоминать такое прошлое нерадостно. Я бы и не стал. Но…

Недавно своим студентам (журфак Международного университета) прочитал главку из книги воспоминаний моего друга Николая Шмелева, замечательного писателя, который всей стране известен как экономист – с его статьи «Авансы и долги», по сути, и началась всерьез горбачевская перестройка. Шмелев написал про красивую московскую студентку, у которой случилась любовь с молодым англичанином, на их общую беду, не только страстная, но и глубокая. Этой сугубо частной историей, как и велось при диктатуре, тут же занялось КГБ. Пять лет любящие рвались друг к другу, девушку, естественно, за границу не выпускали, письма перехватывали, а когда упорный англичанин приезжал в СССР, ему говорили, что девушка давно вышла замуж и уехала с законным супругом в дальние дали. Ее же информировали, что он о ней и думать забыл, для него это была всего лишь интрижка со случайной женщиной. Жизнь парня изуродовали, а судьбу девушки просто сломали: она от любовной трагедии так и не оправилась.