Ни дня без мысли

Одной статьи Николаю Петровичу хватило на двадцать лет всесоюзной и даже европейской славы, может, и мировой – в Японии читал лекции, в США приглашали на симпозиумы. И куда меньше народу знает, что Шмелев тонкий, точный, глубокий прозаик. Мы очень разные: он директор и академик, я человек без определенного места работы, не бомж, а бомр – даже справку где—нибудь взять целая проблема. Если он говорит «Женя», это значит «Примаков», если «Женя» говорю я, это значит «Евтушенко». Он работал в ЦК и жил в семье Хрущева, у меня все было иначе. Он написал о той своей жизнью просто и правдиво, без гнева и пристрастия, не восхваляя и не разоблачая: честный очевидец оставил свидетельские показания.

О многих друзьях я уже написал, часто в предисловиях к их книгам. Наверное, те предисловия чересчур комплиментарны. Но – да будем мы к своим друзьям пристрастны, да будем думать, что они прекрасны: как же здорово, как точно сформулировала это великая современная поэтесса Белла Ахмадулина, с которой мы подружились, когда она была еще пухленькой девочкой семнадцати лет!

Дружить надо только с друзьями, не примешивая к дружбе ни единой житейской мыслишки. Но при этом лучше жить долго: тогда кто—то из ваших друзей наверняка выйдет в знаменитости. А может и вам хватит времени, чтобы прославиться – конечно, если хотите, чтобы вас узнавали на улице, говорили комплименты, просили автограф, уговаривали вместе раздавить бутылочку и разными иными путями мешали жить своей жизнью.

Нет уж, лучше подождать, пока знаменитостями станут ваши друзья. Тогда вы окажетесь причастными к популярности друзей в той мере, как вам надо: мешать жить будут им, а вы откусите от тортика чужой славы ровно столько, сколько вам понадобится.

РЕАНИМАЦИЯ

О мертвых – хорошо или ничего. К великим писателям это не относится. Живые классики слишком часто суровы к своим покойным предшественникам (справедливости ради, надо заметить, что они и друг друга беспощадно несут по кочкам).

Ну что, например, было Толстому делить с Шекспиром? Первое место в литературном рейтинге всех времен и народов? Мелковато для Льва Николаевича. Тем более что, например, Чехова как мастера слова он охотно ставил выше себя. А вот Шекспира сильно не жаловал. Почему?

Добролюбов хвалил Достоевского за прогрессивную направленность творчества, считал его ценным журнальным работником, но упрекал за художественные просчеты, в том числе, такие, как слабость и недостоверность психологической прорисовки образов.

Набоков пренебрежительно отзывался не только о Шолохове как личности, но и о «Тихом Доне».

Особенно повезло Александру Сергеевичу. Писарев посвятил ему одну из своих самых блестящих, самых ехидных и самых несправедливых статей. Молодой Маяковский призывал сбросить Пушкина с корабля современности. Бродский крупнейшим поэтом «золотого века» считал не Пушкина, а Баратынского.

Твардовский не призывал сбросить с корабля современности самого Маяковского (время не поощряло резкие выражения), но при случае давал понять, что это было бы вполне уместно.

В чем тут дело? Почему так жестоки великие?

Причины разные.

Чтобы лодка поплыла, надо оттолкнуться от берега. Или, что то же самое, оттолкнуть от себя берег. Выдающиеся художники, пускаясь в плавание, отталкивают то, что было до них. И, чем крупнее талант, тем решительней отказ от ценностей предшественников. Причем, тут, как в уличной драке, действует парадоксальное правило: если ты один против троих, бей самого сильного. Предложи футуристы сбросить в набежавшую волну Плещеева или Надсона, кому они были бы интересны? А Пушкин идеальный оппонент на все времена.

Создатель новой традиции, расчищая для нее площадку, не может не рушить старое. Он и рушит. Потом осядет пыль, и выяснится, что обе башни стоят рядом и никак друг другу не мешают. Но ведь это будет потом.

Когда молодые футуристы гастролировали по югу России, им запрещали на концертах трогать царя, церковь и Пушкина. Уже одним этим простодушная цензура побуждала к агрессии против официально утвержденного классика.

Вообще, лучший способ обезопасить государственную систему от бунтаря – это поставить ему памятник. Именно так в свое время советская власть поступила с Достоевским, пышно и скучно отметив его юбилей. Конечно, тут же появился анекдот – мол, на новеньком постаменте надо написать золотом «Федору Михайловичу от благодарных бесов». Но в целом прием сработал, интерес к писателю упал и приобрел уныло—академический характер.

Нахальных новаторов, беспардонно распоряжающихся палубой пресловутого «корабля современности», часто обвиняют в посягательстве, надругательстве, кощунстве и даже осквернении могил. Но вредит ли классикам беспардонное обращение?

Не только не вредит – идет на пользу, да еще как! Знаменитая статья Писарева привлекла к русскому гению больше читателей, чем многочисленные дежурные панегирики. Тревога за всенародного кумира заставила снять с полок забытые тома – неужели хоть в чем—то прав этот талантливый питерский наглец?