Ни шагу назад!

Штурмовик проскочил сквозь облако мгновенно рассеявшегося дыма, оставшегося на месте гибели врага. Краснота перед глазами от лопнувших каппиляров прошла, и Столяров вошёл в вираж, возвращаясь к центру боя. Глаз выхватил происходящее внизу. Опять причуда зрения, словно мгновенная фотография на память: неуклюжие громадные танки, явно ленд-лизовские, с тоненькими спичками стволов, медленно ползут по изрытой воронками земле, разгребая глубокий снег. По продавленному пути спешит пехота, стреляя из всего, что есть. На их пути нитка траншеи, в которой суетятся враги в высоких даже сверху, шапках. Чуть позади, в круглом капонире крохотная пушка безуспешно стреляет по наступающим танкам, но тщетно…

Отвлекаться нельзя! Вот он, сволочь! Вновь «Ил-2» трясётся от полного бортового залпа, но в этот раз фашисту удаётся увернуться от снарядов и пуль. Тут же сзади начинает грохотать «УБС» стрелка, внося свою лепту в сумятицу уже беспорядочного сражения. Перед фонарём мелькает огненная полоса трассера. «Вправо! Вправо!» Владимир послушно закладывает вираж. «Есть! Зацепил!!!» Это сзади, из-за бронеспинки. Молодец, старшина, справляется!.. Немцы не выдерживают, начинают отступать. Оставшиеся «Хеншели» собираются в кучу, прикрывая друг друга плотным огнём. Наши носятся по кругу, пытаясь выцелить отставшего, ухватить повреждённую машину, но тщетно. Уходят, сволочи. К ним не пробиться. Натыкается на ответную очередь один из «Ильюшиных» и окутывается облаком пара. Тяжёлая машина резко проседает, затем начинает неуклюжий разворот «блинчиком», но поздно — машина так и входит в землю прямо на нейтральной полосе, взрывая снег. Её окутывает пламя, видно, что фонарь открыт, и один из членов экипажа тянет второго, или раненного, или оглушённого. Место посадки от пуль прикрывает корпусом наш подоспевший танк, а к самолёту уже спешат пехотинцы…

— Уходим, братцы! Домой!

Стрелка бензомера уже дрожит у опасной черты, чёрт! А ведь топлива может и не хватить… Но всё обходится. Когда машина уже заруливает на стоянку в капонир, только тогда двигатель чихает, и винт застывает нелепой раскорякой…

Вечер в столовой. Сегодня танцев нет. Все вымотались, как никогда. У Владимира гудит всё тело, противно ноют связки локтевых суставов. Такое уже бывало раньше. Ничего страшного. Плотно забинтовать, недельку так походить, и всё, пройдёт, как не бывало. Радует, что все остались живы. Да, потеряли машину, но люди остались живы. Это просто пилот приложился лбом при посадке о приборы, разбил лоб, а так — целёхонек. Отделался испугом, можно сказать. Именно лётчика вытаскивал стрелок из кабины. Приятный женский голос с земли сообщил, что всех спасли, отправили в тыл, и вечером привезут в часть. Кое-кто позавидовал, мол, у кого из танкистов в экипаже такая красавица? Если уж голос хорош, то какова его хозяйка…

Обсудили виденные с высоты новые танки. Выяснили, что это английское чудо техники под названием «Черчилль». Запомнили, чтобы случайно не перепутать. А то случаи бывали… Столяров поёживался, предвкушая нахлобучку от командира, хотя, скажем, на истребители, даже на «ишаки», «РСы» ставят, и они ими воюют. А тут на «Ильюшине», самими конструкторами изначально предназначенном для этого оружия…

Хлопнула дверь, и на пороге появились те, кого ждали — сбитый экипаж. Забинтованный лоб белел повязкой из-под залихватски сбитого на затылок шлема, рядом стоял смущённый донельзя сержант-стрелок. Вернувшихся пилотов стискивали в объятиях, хлопали по плечам. Поднесли боевые сто грамм. Кричали «Ура!». Вскоре зазвучал патефон. Владимир поднялся и пошёл в свою избу. Чёрный Гитлер, наверное, уже соскучился по своему новому хозяину. Тем более, что в честь сегодняшнего боя и удачного возвращения повар расщедрился и выделил коту целую селёдку. Будет и у зверя праздник…

Странно. В доме горит свет. Столяров на всякий случай нащупал в кармане штатный «ТТ», поскольку трофейный «маузер» безвозвратно сгинул после расстрела… Открыл дверь и удивлённо вскинул брови — за накрытым к чаю столом со вскипевшим самоваром сидела Гертруда. Та самая официантка-немка, которая жила с начальником особого отдела полка, так и пропавшего в своей командировке…

— Гера? Ты что тут делаешь?!

— Менья зовут Гертруда, герр майор. Я есть одинокая женщина. Мне тепьерь скушно, Васья пропал. Пошалейте бетный фройлян, герр майор.

— Ну ты… Давай, двигай отсюда, подстилка немецкая!!!

— Это не есть фежлиф расковаривать так с петной фройлян, у которой никого польше нет. Отшень нефешлив, герр майор. Вот я зналь отин потполковник Незнакомый…

Столяров прервал в самом начале готовую сорваться с губ матерную фразу.

— Кого ты знала?

Девушка спокойно усмехнулась и уже без всякого акцента произнесла:

— Привет вам, Владимир, от подполковника Незнакомого. Не соскучились ещё по «работе»?

Она выделила последнее слово так, что всё было понятно без слов. Майор усмехнулся:

— Так я вроде не годен оказался…

— Вообще то, разговор о письме Лейбы Бронштейна к товарищу Шолохову…

— Да понял я, понял.