Ни страха, ни надежды. Хроника Второй мировой войны глазами немецкого генерала. 1940-1945

Наконец настал день, когда, вернувшись к вечеру в лагерь, мы услышали от дежурного слова поздравления со скорым освобождением. Через некоторое время мы, как эмигранты, упаковали свои вещевые мешки. С грустными мыслями оставлял я на койке в камере свою старую шинель. Она побывала со мной во многих сражениях и порядком износилась. 13 и 14 мая нас провезли по Оксфорду и Ньюмаркету, где еще со времен Стюартов проводились скачки, мы видели издалека многочисленные шпили церквей в Кембридже, затем нас привезли в распределительный лагерь под Бери-Сент-Эдмундс. На следующий день мы погрузились в Хардидже на пароход, отправлявшийся в Хук-ван-Голланд, который вновь пробудил во мне воспоминания тридцатипятилетней давности. Море было неспокойное и пестрело парусами яхт, принимавших участие в регате. Они заполнили собой все пространство, широко рассеявшись по горизонту и идя против сильного ветра. Я сидел в одиночестве, созерцая море и носимые штормом лодки. Какие перемены ждут меня после десяти лет исключительно военной жизни, надо снова учиться стоять на своих ногах, зарабатывать на жизнь в условиях свободного рынка и обеспечивать семью, находить общий язык с новым окружением. Едва ли стоило надеяться, что немецкий народ примет своих генералов с распростертыми объятиями. Скорее (и правильнее) они станут упрекать нас за то, что мы не разобрались в ситуации и ничего не сделали для того, чтобы положить конец этой войне.

Я понимал также, что большинство наших офицеров еще не скоро вернутся домой, что споры по поводу взаимоотношений армии и Гитлера еще некоторое время будут продолжаться и что темные дела прогитлеровски настроенных генералов выплывут наружу и станут известны общественности.

Наконец, я никак не мог мысленно нарисовать себе дом, в который я возвращался, так как дом, где жила моя семья с одной-двумя прислугами, занимали теперь семнадцать жильцов с самыми разными запросами. Постепенно они завладели всеми комнатами и ванной, оставив моей жене одну-единственную комнату. Все это омрачало картину воссоединения с П. и моей новой свободы.

В Хук-ван-Голланде нас отлично накормили в офицерской столовой, которая, видимо, была оборудована для англичан, а затем отправили в Мунстерлагер, куда мы прибыли 16 мая. Формальности нашего освобождения не заняли много времени. Английский комендант из Бридженда сопровождал нас на всем пути домой и сделал так, чтобы все прошло гладко. 18-го он привез меня и двоих моих коллег в Ганновер, где мы расстались с самыми дружескими чувствами. Я сел на ближайший поезд до Геттингена, куда и приехал среди ночи.

На пустынной улице я разглядел одинокую фигуру человека, видимо тоже вернувшегося на родину. Поэтому я сказал ему: «Скоро мы будем дома!» – на что тот ответил: «Там уже все не так, как прежде». Возможно, он имел в виду разрушенный брак. Это еще один аспект германской трагедии.

Вещевой мешок казался неимоверно тяжелым, когда я шел один в темноте по длинной, плавно поднимающейся в гору дороге и размышлял, как позвать П., не разбудив соседей. Очень тихо я вошел в садик позади дома и издал короткий свист, бывший для нас особым сигналом. П. появилась на веранде.