Нянька. Меня воспитывал серийный убийца

Новый мамин мотель, «Бэйберри Бенд», состоял из семи номеров и восьми коттеджей на трассе 6А, напротив «Королевского кучера». Когда мы приехали, мама сразу же сняла деревянную табличку «Продается» и установила в окне другую – «Требуются работники». Мама была деловой женщиной.

Мы втроем поселились в маленьком номере рядом с офисом. Мама спала на двуспальной кровати, а у нас с Луизой была кровать двухъярусная. Протиснуться между кроватями можно было лишь бочком.

Первой мама взяла на работу горничную Салли, шестнадцатилетнюю девушку из Труро. Она не только убиралась в комнатах, но еще и гостей принимала и присматривала за нами с Луизой. За такой широкий круг обязанностей мама предоставила ей бесплатное жилье и пансион, поэтому в нашей комнатке стало еще теснее, когда у нас появлялась Салли. Луиза стала спать вместе с мамой, а Салли заняла верхнюю кровать.

В те годы (и особенно летом) мама любила танцевать в клубах и делала это каждый день, кроме воскресенья, потому что по тогдашним пуританским законам танцы в барах по воскресеньям были запрещены. Чаще всего мама возвращалась домой под утро. Я просыпалась от звука ее шагов. Мамина тень возникала на стене, а следом появлялась и она сама с туфлями, а порой и одеждой, в руках.

Однажды я спросила ее, с кем она танцевала, и она ответила: «С кем угодно. В «Пилигриме» всегда найдутся те, кто хочет потанцевать». Мама помолчала, улыбнулась своему отражению в зеркале, подкрасила губы и добавила: «Со мной».

По выходным из Бостона приезжал Толстый Эл. Он снимал один из коттеджей и целыми днями смотрел телевизор, дожидаясь, когда мама сможет уйти на весь вечер. Мы с Луизой проводили выходные с Салли и ее приятелем в автомобильном кинотеатре в Веллфлите. Половина Провинстауна выстраивалась в очередь за попкорном, а на большом экране показывали «Ловушку для родителей». (Мне страшно нравился этот фильм – я каждый раз думала, нельзя ли как-нибудь воссоединить и моих родителей.)

Когда Салли была занята или брала выходной, маме нужен был кто-то, кто присматривал бы за нами. Она предложила эту работу одному из гостей, Бобу Стрейнджеру, в обмен на снижение платы. Боб снимал второй коттедж на все лето. Этот хрупкий, бледный, невысокий мужчина очень любил наши места. Он даже украсил свою комнату собственной картиной – постером, купленным на Коммершиал-стрит. Под изображением кружевного бюстгальтера красовалась надпись: «Я только что купила Живой Бра и не знаю, чем его кормить». У Боба была собачка, чихуа-хуа Дьюк. Боб почти все время проводил в мотеле, редко выбираясь куда-то еще. Казалось, он прячется от чего-то или кого-то. Он постоянно опасливо осматривался вокруг, а когда на дорожке появлялись машины, поспешно семенил в свой коттедж. Каждое утро, пока солнце не поднялось слишком высоко и не стало слишком жарко, он выгуливал Дьюка на крохотном газоне, и Дьюк отчаянно лаял, словно на него нападали койоты. Боб курил длинные, тонкие сигареты и носил большие темные очки в стиле Джекки Кеннеди. Дьюка он выгуливал в белом махровом халате и лоферах без носков. Он тихо приговаривал: «Спокойно, Дьюк, спокойно…» Маме Боб нравился. Каждые две недели она привозила ему упаковку прокладок, а я должна была ему их относить.

– Мама, неужели они ему нужны? – изумилась я, когда это случилось в первый раз.

Мама засмеялась и ответила:

– Он любит ими пользоваться. Так он чувствует себя более женственным.

Я пошла к коттеджу Боба, постучала в дверь. Я была смущена и больше всего на свете боялась того, что могло происходить внутри домика. Дьюк принялся царапать дверь и пронзительно залаял. Боб открыл – я стояла перед ним с коробкой прокладок в руках. Не знаю, кто из нас смутился больше. Похоже, что Боб. Он не сказал ни слова, лишь распахнул дверь пошире, протянул руку, взял у меня коробку, прошептал «Спасибо», улыбнулся, отодвинул ногой Дьюка и тихо закрыл дверь.

После этого я стала каждый раз, видя Боба, думать, пользуется ли он сейчас прокладкой или нет.

Хотя мама часто возвращалась под утро, к управлению мотелем она относилась очень серьезно. Она всегда поднималась первой, в пять утра – ее словно подбрасывало на матрасе. Мама всегда много работала – даже в пятнадцать лет, когда она была официанткой в местном кафе. Мама никогда не готовила нам завтрак – залить мюсли молоком мы могли и сами. Но мотелем она управляла хорошо – и делала все даже лучше, чем ее наемные работники. Она могла починить сломанную лампу, прочистить засорившиеся трубы, заменить порванные ширмы и треснутые оконные стекла. Ей не зазорно было мыть туалеты, застилать постели и мыть полы. К шести утра она уже стригла газон, поливала кусты, мела дворик или обрезала засохшие цветы на герани. Она вечно была чем-то занята. Всегда двигалась. Так я запомнила ее навсегда: в постоянном движении.