Ничего для себя. Повесть о Луизе Мишель

И еще мелькнули в памяти строчки, это уже о нем, о самом ненавистном:

Для алой мантии его монаршей славы

Вам пурпуром, ткачи, не надо красить нить:

Вот кровь, что натекла в монмартрские канавы, —

Не лучше ли в нее порфиру опустить?

Уснула под утро. И снилось ей, будто мутная бескрайняя вода несла ее куда-то под грозовым небом, и — смертная тоска сжимала сердце: потеряла и никогда больше не увидит Теофиля…

Утром отправилась в здание Верховного суда и там застала Теофиля и Риго.

Зал суда был полон — студенты, журналисты, рабочие. Трое друзей с трудом протиснулись к первым рядам. Блюстители порядка стеной окружали судейский стол и барьер, за которым находилось четверо подсудимых. Они обвинялись в том, что «высмеивали в студенческом журнале безнравственность обреченного на безбрачие католического духовенства». Риго жестом приветствовал приятелей, студенты помахали ему своими каскетками.

Оказывается, Дельво не запугала вчерашняя взбучка. Вон он, облаченный в длиннополую черную мантию, насупившись, шествует к судейскому столу. Он сразу узнал Риго, тигрино сверкнули хищные глазки, злобно скривился рот.

Суд оказался коротким, а приговор суровым. «Стоячий судья», прокурор, метал словесные громы, потрясал над головой брошюрками студенческого журнала, призывал суд обрушить на богохульников жестокую кару.

Когда Дельво огласил приговор, — каждому четыре месяца тюрьмы и двести франков штрафа, — свора жандармов принялась выталкивать осужденных из зала. Рауль махал друзьям шляпой, пока за ними не закрылась дверь, а потом, подмигнув, поманил Луизу и Теофиля за собой.

— Пойдем!

Завсегдатай, он знал все закоулки здешнего лабиринта. По боковым переходам он привел друзей к дверям, через которые покидали здание чиновники правосудия и свидетели обвинения. Главный вход не для всех был безопасен. Здесь он показал служителю журналистский билет:

— Интервью для правительственных газет, любезный!

— Пожалуйста, мосье!

— Подождем? — шепнул Риго. — Я знаю повадки этой грязной свиньи. Он сейчас побежит выпить стаканчик мартини, у него пересохло в глотке.

— Но, Рауль, он же узнал вас! — заметила Луиза. — Вы видели, какая злоба в глазах? Он возбудит против вас дело об избиении, как было с Рошфором, поколотившим типографа Рошета. Вспомните: несмотря на блестящую защиту, Дельво отправил Рошфора на четыре месяца в тюрьму!

Служитель, отходивший, чтобы закрыть окно, возвращался, и Риго договорил шепотом:

— О нет, гражданка Луиза! Высокочиновный боров слишком дорожит своим корытом, он не захочет огласки вчерашнего!

Тяжелая дверь распахнулась, и из нее чередой потянулись чиновники имперской Фемиды. При виде Риго Делыю отшатнулся.

— Зачем вы пускаете сюда посторонних, Жюльен? — накинулся он на служителя.

Риго нахально рассмеялся в лицо Дельво.

— О! Не бойтесь повторения вчерашнего, ваше бесчестье! Мы намеревались лишь справиться о вашем драгоценном здоровье и спросить: значит, вчерашнее не пошло впрок?!

Дельво побагровел, щеки затряслись и стали похожи на переспелые помидоры. Он не сказал, а прошипел, проходя мимо:

— Вы еще попадете в мои лапы, Рауль Жорж Адольф Риго! И, поверьте, я не позавидую тогда вашей участи! Я буду беспощаден!

— К вашим услугам! — ослепительно улыбнулся Риго. — Когда-нибудь, ваше бесчестье, и вы попадете в мои лапы. И я тоже буду беспощаден! — И уже без улыбки, став серьезным, спросил: — Неужели вы, Дельво, не чувствуете, что дни Империи сочтены? А ведь я считал вас умным человеком!

Не ответив, судья пошел дальше.

Оглянувшись на шагавшего рядом Теофиля, Луиза помрачнела: еще одна-две такие истории — и Большие Гавроши снова окажутся в тюрьме. Любившая озорные проделки, она все же не могла удержаться от укора.

— Безрассудны такие мальчишеские выходки, Рауль, — она покачала головой, — слишком дорого приходится за них платить. Он же сожрет вас вместе с ботинками и вашей пышной шевелюрой, если вы попадете в его когти!

— О-ля-ля! — ответил Риго любимым восклицанием Мари. — Скоро, надеюсь, я стану прокурором или судьей Республики, и тогда горе таким Дельво!

Тревожные предчувствия не покидали Луизу, она боялась нового ареста Теофиля.

По Парижу ползли слухи, что жандармы и шпики «фабрикуют» очередной заговор о государственном перевороте и покушении на жизнь «обожаемого» монарха. При обысках подбрасывают в квартиры гремучую ртуть, селитру и что-то еще, необходимое для изготовления бомб, — о, они тоже кое-чему обучились у безвременно погибшего Орсини[10]!

Да, Париж переживал бурные дни, пробуждался после почти двадцатилетней инквизиторской «ночи Империи». По выражению одной из газет, Гулливер просыпался и потягивался со сна, трещали и лопались его путы. Зарева близких пожаров, чудилось, уже пламенели в зеркальных окнах дворцов. Потомственные аристократы и буржуа-нувориши в ожидании революционного грома тряслись от страха в раззолоченных покоях.