Ничего еще не случилось

Поначалу, когда мама много спала, мало ела, бледнела, худела и падала, Майка впервые начала осознавать, как сильно ее любит. Ночами Майка спала плохо. Гуглила симптомы рака, гуглила последствия химиотерапии, гуглила хосписы и суицидальный туризм. Снились Майке гробы и похороны, снился плачущий папа, снилась черная от горя тетя, снились мертвые деда и бабушка, потому что они не переживут.

Майка не понимала, почему папа, с его опытом и знаниями, бездействует, почему глупо улыбается ее просьбам отвезти маму в больницу.

С появлением Петровича все прояснилось, но стало только хуже. Майка опять не понимала, почему папа, с его опытом и знаниями, позволяет маме так дурить и сохранять ребенка. Она родила Майку в тридцать, и то, говорили, что все проходило сложно и с приключениями. Сейчас ей было почти пятьдесят, и это походило на форменное самоубийство.

Папа положил руку Майке на плечо, тяжело вздохнул.

– От нее плохо пахнет. И глаза водянистые и пустые, как у дурачков. Она даже слова забывает и режет сыр обратной стороной ножа. – Продолжала атаковать папу Майка. – Она не влезает в туфли и в свои платья и иногда смотрит на меня так, как будто я сильно мешаю.

– Ей положено пить железо, от него пучит и газы. – Папа положил все еще спящего Петровича в Майкины волосы, укрыл его ее кудрями. – Из-за слабости и гормонов ей очень тяжело о нас с тобой заботиться, но она все еще пытается это делать.

Майка заплакала, тихо, без всхлипываний. Просто выпустила наружу давно копившиеся слезы. Ей очень не хватало мамы, ее энергичной, веселой мамы, ей не хватало папы, который стал теперь совсем маминым, ей не хватало ее прежней, ее нормальной семьи.

– Когда мы узнали, было уже слишком поздно что-то предпринимать. И с мамиными болячками прерывать беременность было бы довольно опасно…

– А рожать в таком возрасте – безопасно? Ты мне это хочешь сказать?

– Майя. Твоя мама, в целом, здоровая крепкая женщина. Она справится.

Майка злобно посмотрела на папин подбородок. Захотелось по нему со всего маху ударить.

– Овечка, дорогая, – папа не называл Майку так уже, по меньшей мере, лет десять. – Просто пойми, пожалуйста, что нам самим очень страшно. После твоего рождения мы еще несколько раз пытались, но не получилось. Почему нам решили дать мальчика именно теперь, – Майка шевельнулась, внутри, сквозь тоску и слезы, что-то радостно екнуло. – Не знает ни твоя мама, ни я. Но ты нам очень нужна, дорогая. Помнишь, как в твоем любимом мультике? Давай бояться вместе. Бери кота, бери его пипетку и пошли пить чай.

4

Гришка перевернул страницу и обомлел. Звуки отдалились, воздух разом стал тяжелым – ни вдохнуть, ни выдохнуть. Лопоухая, с торчащим вперед клыком, с озорными глазами – это точно была она и будто бы вовсе не она. Платье в крупный цветок, выставленное вперед оголенное колено, вязаная сумка с пацификом, сигарета в отставленной руке, венок из одуванчиков, чуть сползающий с длинных вьющихся волос. Показалось, наверное. Темно – одна тусклая люстра горит, да и пьяный совсем. Эта легкая девушка на чуть смазанном снимке не могла быть дочкой академика и серьезной преподавательницы, не могла быть первой студенткой журфака ЛГУ, эта девушка не могла быть его, Гришкиной, матерью.

Гришка поднял глаза, пытаясь поймать Борин взгляд, но тот был слишком увлечен шахматной партией. Судя по насупленному лицу и барабанящим по столу пальцам, оставалось не долго, Борька проигрывал. Майка, вечно вертящаяся вокруг Бори, вдруг перехватила Гришкины сигналы и тут же кинулась к нему, плюхнулась рядом на диван, попыталась заглянуть в массивный фотоальбом, но Гришка его уже захлопнул.

– Чего, Гриш? Че такое? – Майка беспардонно потянула на себя альбом, но Гришка его не отпустил.

– Ничего. Иди, потанцуй с кем-нибудь.

Гришка не был настроен откровенничать, да и волнение порядком сказалось на его привычной манере говорить вежливо. Даже с такими назойливыми людьми, как Майка.

– Это фотоальбом Даниного деда?

– Да.

– И че там, много всякого интересного? – Майка улыбнулась, и Гришка впервые заметил, что у нее тоже чуть выдается вперед клык. Только с другой стороны. У мамы торчал вперед верхний левый, а у Майки – правый.

Гришка поерзал. Становилось жарко.

– Да.

– И тебе там че-то понравилось? Покажи?

Майка придвинулась и протянула хваткую ручонку, словно решила, что этот нелепый диалог стер неловкость и недоверие.

Гришка молча убрал альбом за спину. Продолжил смотреть на Бориса, надеясь, что тот почувствует его взгляд.

– Гриш, ну че ты такой! Выпей, может, еще? Ну, все веселятся, музыка. Вот песня хорошая, она мне очень нравится. Пойдем потанцуем? Борьке вон до мата три хода осталось, по доске видно. Оп, уже два. Ну все, сел, не выберется. Я вообще с папой часто играю, но с Борькой – только раз или два садились. Он сильно злится, когда я быстро выигрываю. А я с собой ничего поделать не могу, папа велел никому никогда не поддаваться, – Майка одновременно виновато и очень самодовольно гыгыкнула. У нее был очень некрасивый, очень грубый смех.