Ничего особенного

Он поднимался вверх по ступеням в подъезде и с каждой ступенью понимал всё чётче, что ему всё страшно надоело и он ненавидит всё вокруг. Его жизнь представилась ему даже не прочитанной книгой, а давно замусоленной брошюркой, зазубренной вдоль и поперёк, тысячу раз разгаданным кроссвордом, в который не впишешь ничего нового, все ответы уже известны, все клеточки заняты. Мысль о том, что ничего неожиданного его уже не ждёт, будто вырвалась из подсознания и приняла образ хохочущей, юродивой старухи, пристроившейся на перилах.

Он открыл теперь ненавистным ему ключом раздражающую его самим её существованием дверь.

На кухне работал телевизор и шкворчала рыба.

– Шура, это ты? – спросила жена.

Она звала его Шурой. И ему это не нравилось. Это имя казалось ему женским, с ним он не чувствовал себя мужиком, а, как он считал, по-бабски обмякал, едва услышав такое обращение. Он всю жизнь мечтал сказать ей об этом, но почему-то всегда откладывал.

–Это не Шура! А Саша, Саня, Санёк, Александр Иванович, в конце концов! – неожиданно крикнул он с порога.

Жена выглянула из кухни, показавшись только по пояс, будто стоящий за стеной танцор, исполняя одну из фигур танго, осторожно наклонил её, держа за спину.

–Я чищу рыбу и не могу отойти,– пояснила она. – Что-то случилось?

– Мне нужно с тобой поговорить…– прозвучало более сдержанно из коридора.

–Шура, прoсти, Александр Иванович, прежде чем я забуду: к нам зайдёт Людмила Борисовна, со второго этажа. Они там опять на что-то собирают, не то на цветы, не то на веники. Ты же их знаешь! Как что собрать, так они тут, как тут! А когда в прошлом году стекло в подъезде выбили, так они два месяца всё ждали, когда этот стекольщик выйдет из запоя! Будто кроме него других нет. Незаменимых людей нет! Какая разница, кто его вставит? Главное, чтобы больше не дуло. Мой руки и садись быстрее, у меня тут и сковородка горит!– добавила она.

Александр Иванович задумался. Больше всего на свете он обожал жареную рыбу, но не хоть бы как подкинутую на сковородке, а бережно обваленную в муке, в меру приправленую молотыми белым перцем и сухим корнем сельдерея, осторожно позолочёную по бокам и хорошо прожаренную по середине до того светло-коричневого цвета чая, темнее которого уже не вкусно, не нужно – не то. Другими словами, так умела только Галина. Резиновый чизбургер катался из стороны в сторону по дну опустевшего желудка. Александр Иванович изо всех сил старался пересилить навязчивый голод, понимая, что за ужином или сразу после него не заводят разговора о разводе. Сознавая, что если он разуется, пройдёт, вымоет руки, сядет на кухню и пододвинет к себе тарелку с жареным, он не сможет уже сказать: Я от тебя ухожу. Ему просто станет лень, и он отложит разговор на завтра. А он должен сказать это во чтобы то ни стало прямо сейчас. Иначе юродивая старуха появится вновь, пристроится на подоконнике и будет хохоча наблюдать, как вся его кипящая ненависть к повседневности мгновенно разбилась о тарелку с жареной рыбой.

-Галя, послушай меня… Я должен тебе что-то сказать. Это очень важно,– медленно начал Александр Иванович, но его тут же оборвал нетерпеливый звонок в дверь.

–Открой, пожалуйста! Это она. И если у тебя есть мелочь, приготовь сразу, а тo она не уйдёт! – взмолилась Галина.

–Славниковы, здравствуйте! Александр Иванович, вы одеты? Так поздно и вы уходите? Или только пришли? Мы собираем на краску! – продолжила без остановки соседка. – Вы за какой цвет подъезда? У нас с семнадцатой по двадцать вторую за серый, с двадцать третьей по двадцать девятую за бордовый, тридцать первая за "нежный сиреневый", чёрте что! Дай людям волю – так они и в розовый выкрасят. Вот я говорю: и спрашивать нечего. Какую купим – такой и покрасим. Выборы тут нашли! Двадцать лет жили с зелёными стенами, когда их красили, нас не спрашивали. Ничего, ужились! Человек ко всему привыкает. Правда, Александр Инановч? Вы согласны? – поинтересовалась Людмила Борисовна, взглянув снизу вверх.

–Не согласен! Я не согласен! – взорвался Славников. – Я не хочу привыкать к тому, что мне навяжут! Я хочу сам и единолично принимать решения. Я вижу эти стены каждый день, когда ухожу из дома и когда возвращаюсь. Мне не безразличен их цвет. Я хочу, чтобы он меня радовал! Вселял хорошее настроение. А он раздражает меня! Вы понимаете? Раз-дра-жа-ет! Как и всё вокруг!

–Галочка, что с ним? – испуганно спросила Людмила Борисовна, не отрывая взгляда от разъярённых глаз соседа.

–Не знаю… Наверное, уволили, – виновато пожала плечами жена.

–Ну ладно…– нерешительно начала соседка. – Вы тут сами как-нибудь разберитесь. А я лучше в другой раз зайду, – добавила она и юркнула на площадку, быстро прикрыв за собою дверь.

–Что с тобой? – вопросительно посмотрела на него жена.

–Ничего. Я просто…– начал Александр Иванович, но его тут же прервал телефонный звонок. Они смотрели друг на друга безотрывно. Ему хотелось сказать ей всё мысленно, перенести всю мешанину его мечущихся как дикие звери в запертых клетках чувств телепатически. Так, чтобы не было нужды произносить всё, что он думает вслух.