Ничего странного

Именно постмодернизм определил ведущий способ изображения метафизических реалий в этом направлении – отстранённость автора от мира произведения в целом, его невовлечённую вовлечённость. Литературовед М. Адамович в своей статье «Мифотворчество в прозе 90-х: Юрий Мамлеев, Милорад Павич, Виктор Пелевин, Андрей Дмитриев» проинтерпретировала рассказ Ю.В. Мамлеева в свете постмодернистской философии Ж. Бодрийяра. В результате обнаружилось, что произведения писателя – «игровое пространство видимостей», в котором отсутствует центр, нет иерархии, пространственных границ, активно используется миф в новых мыслительных схемах автора. Читателю не понадобится подробный анализ, чтобы понять, что это относится и к произведениям Н. Макеевой. Неопределимость, апофатизм – важнейшие составляющие творчества обоих писателей.

Единственным замечанием здесь может быть лишь то, что определение «мыслительная схема» едва ли может быть адекватным для творчества, в основе которого лежит интуиция. Следует учесть, что мыслительная схема – не просто удобное выражение в устах литературоведа, как может представиться, но ёмкий термин, выражающий суть постмодернистского творчества. Она заключается в беспределе иронии, направленной на любой дискурс, претендующий на роль истины: мыслительная схема здесь становится предметом игры, забавой писателя-постмодерниста, который не верит сам себе.

Безусловно, постмодернизм не так прост: в нём нередко проявляется и тяга к сакральному, и экзистенциальные мотивы. Такова, например, трилогия В. Сорокина «Лёд», в которой эксплуатируется и преломляется гностический миф. Тем не менее возможностей для качественного прорыва и выхода из русла парадигмы Просвещения у постмодернизма нет. В нём возможны только формы отрицания этой парадигмы, но не выход. Обращение к мифу, к священному здесь происходит не как к источнику, через который осуществляется связь человека с ноэтическим миром, но как к предмету игры.

Однако означает ли явно диверсионный характер постмодернизма по отношению ко всему, что человечество считало ценным, что он абсолютно бесплоден и может только жевать самого себя? Всё более очевидна неоднозначность этого подзатихшего после лихолетья 90-х направления. Даже творчество В. Пелевина, являющееся своеобразной буддистской проповедью и метафизической сатирой, опровергает такую однобокую интерпретацию. Но этот вопрос в данной статье разбирать нет возможности, поэтому мы оставим его в стороне, сконцентрировав внимание на направлении «метафизического реализма».

Постмодернизм метафизиков утверждает, что дискурс не принадлежит истине не в силу того, что истины нет или что она относительна, но в силу того, что она невыразима словами. Игра же освящена светом интеллектуальной интуиции автора и, что является более ощутимым и явным, раскрывает его особую философско-метафизическую систему (яркий пример – рассказ Ю.В. Мамлеева «Один (о космическом ницщеанце)»).

Поэтому постмодернизм метафизиков является не тем, чем может казаться. Можно сделать два умозаключения: либо это особый постмодернизм, либо это вовсе не постмодернизм, а просто внешне на него похожее течение. Второй вариант представляется более предпочтительным, поскольку в ином случае сама суть метафизического реализма совершенно не будет выражена.

Итак, влияние постмодернизма на метафизический реализм является существенным, однако идеологическая суть постмодернизма при этом полностью игнорируется писателями-метафизиками. Ю.В. Мамлеев, например, даже не считает нужным считаться с таким явлением, как постмодернизм, которое «просто фиксирует собственное бессилие и насмешку над собой же».[4]

Чудо из античудес

Ещё недавно можно было утверждать, что если современный человек прочитает о жизни преподобного Аммона, приручившего двух драконов, он даже не захочет читать остального, так как такие «сказки» не содержат в себе ничего полезного (керигму, то есть изложенное вероучение, как считают, в частности, протестантские теологи, необходимо отделить от мифа), хотя именно ужас, внушаемый этими существами, стал причиной спасенья нескольких разбойников. Если святой мученик Христофор, который, согласно наиболее раннему преданию, был киноцефал и изображён на иконе соответственно, с собачьей головой (есть и другие, человеческие, изображения), то Синод, обратите внимание на время, в XVII веке «противные естеству, истории и истине»[5] написания пытается упразднить. Хотя этого и не происходит, но на местах иконы всё-таки изменяют: в Спасо-Преображенском соборе в Ярославле у святого мученика Христофора с ликом человека справа на нимбе видно очертание собачьей пасти. Ясное дело, святые с «противными естеству, истории и истине» головами ничему не назидают и внушают только опасения.