Ничего страшного: неуспеваемость излечима!

Амбер учится первый год в средней школе, поскольку перескочила через класс: она сама научилась читать еще в саду и поэтому пошла сразу в первый класс, минуя подготовительный. Но сейчас с ней творится что-то неладное: не слушает на уроках, отвлекается. Дома она «агрессивна, напряжена, грубо и высокомерно ведет себя с сестрой». Мама — воспитательница в саду — говорит, что никто не может ее понять.

Сама Амбер, по-прежнему уткнувшись в книгу, изъясняется с помощью мимики и насмешливых улыбочек, ни на секунду не выходя из образа. «Она всегда была тяжелым ребенком, требовательным, несговорчивым, ее трудно было уложить спать, она все время приставала к нам и при этом требовала независимости. У нее мало друзей, она вечно читает или сидит в Интернете, и потом эти невероятные, невозможные вопросы, которые она задает! И еще начинает нервничать, когда ей не отвечают! А она спрашивает, например, почему Бог невидим, поди так сразу ей ответь!» — рассказывает мать. Отец, механик, скорее человек суровый, но предпочитает не вмешиваться. Амбер учится играть на гитаре, занимается спортом, но везде одно и то же: как только у нее что-то не получается, она начинает злиться. Эти приступы гнева начались у нее, когда она была в старшей группе детского сада. Уже тогда воспитательницы предупреждали родителей, что не слушается, ни с кем не дружит и держится особняком. При этом она любит простор и свободу, игры на свежем воздухе. Она легко расстается с родителями, но повсюду замечают, что она неестественно напряжена. И еще одна вещь кажется матери очень странной: Амбер зовет родителей по имени! «И непонятно, почему, обычные ее выкрутасы».

Я попросил поподробнее рассказать о том, что происходит в школе. Опять диалог идет только с матерью, Амбер не участвует: «С учительницей отношения хуже некуда, Амбер буквально взрывается, когда та ее наказывает за забытые тетради… А Амбер считает, что переписывать тексты из учебника в тетрадку по меньшей мере смешно!» Добиться взаимопонимания между учительницей уже практически невозможно, конфликт зашел слишком далеко: «Однажды на уроке мальчики с задних парт стали шуметь, и учительница наказала весь класс. Так Амбер встала и заявила: „А почему это я должна отвечать за ваше неумение, раз вы даже не можете справиться с классом?“ После этого с учительницей вряд ли удастся договориться!»

— Ну, а друзья? — Все тупые!

Я предлагаю поговорить с Амбер наедине. Когда ее мать выходит из кабинета, девочка в очередной раз тяжело вздыхает и уныло смотрит на часы. Я осторожно спрашиваю ее, согласна ли она с тем, что сейчас было сказано. Она лишь поднимает брови. И точка.

— А твоя учительница?

— Что мне учительница?

— Ты считаешь, что это ей нужно к психиатру, а не тебе?

— Это уж точно!

Тут она впервые улыбается. Едва заметная улыбка, а все же у меня появляется надежда.

— Ну, а что происходило в этом году в школе?

— Да ничего интересного, талдычим одно и то же.

— Ну, а твои друзья?

— Да они все тупые, им бы только в детские игры играть…

Я спрашиваю ее, чем же она интересуется, как проводит свободное время. Она любит читать и в одиночестве слушать музыку в своей комнате.

Я пытаюсь угадать.

— Лори?

С красноречивейшей гримаской отвращения она бросает:

— Еще чего, я слушаю рок и хэви-метал. Indochine, Noir Desir[23].

Я совсем сбит с толку и переспрашиваю:

— Noir Desir, я не ослышался?

Я говорю себе, что она, вероятно, ничего не знает про Вильнюс[24]. Как же! Ее глаза загораются гневом, она спрашивает с вызовом:

— И что вы про них знаете?

Это как раз то, чего я ожидал: я должен показать ей, что не считаю ее ребенком, чтобы мы могли наладить общении. Нужно говорить с ней, как с подростком: что тебе не нравится в твоей жизни? Что бы ты хотела изменить? Хочешь, я поговорю с твоей учительницей? Постепенно Амбер смягчается — она приняла возможность диалога. То есть идею возможной помощи от кого-то постороннего. Я двигаю вперед свои пешки: наверное, когда она скучает в школе, она думает о вещах, которые ее тревожат. Наконец мне удается ее удивить: «Откуда вы знаете?» Ей не удается скрыть печаль, когда я говорю, что она, вероятно, не может поговорить об этом с подружками. «Но здесь — ты можешь сказать что угодно, я обязан держать это в секрете». Потом мы немного рассуждаем о жизни после смерти, происхождении Земли и риске ядерной войны.

Атмосфера несколько разряжается. Амбер говорит без умолку и мало-помалу открывает мне свои маленькие секреты.

— Поскольку у меня проблемы со всем миром, я бы хотела завести хомяка, все бы ему рассказывала, а он бы слушал и не осуждал меня.

— И что бы ты ему рассказала?

— Что я боюсь, что мои родители разведутся. Что моя сестра нарочно заставляет меня орать, чтоб меня наказали. Что я боюсь, что дедушка умрет: другой дедушка у меня уже умер.

Она заплакала.

— А как у тебя с родителями?

— Ничего, только я с ними ссорюсь и потом я не хочу называть их мама и папа на людях.

Но она не объясняет, почему.