Ничейная земля

Завиша понимал, конечно, что Юрысь не мог держать эти документы в собственной квартире, но чтобы так довериться Ванде, довериться окончательно и безгранично, зная, что простое любопытство…

Конверты даже не были запечатаны. Зярницкая бросила их на стол.

— Посмотрите, пожалуйста, и посоветуйте.

И в самом деле: к кому она могла обратиться? Завиша открыл первый конверт и вынул из него несколько листов бумаги, исписанных разборчивым почерком Юрыся. И тут же забыл о присутствии Ванды. Прочитав, он старательно сложил листочки и сунул их в карман.

— Вы это читали?

— Нет. — Ванда смотрела на него искренне и безразлично.

Ничего другого она и не могла сказать, подумал Завиша.

— Женщина, лгать ни к чему, — убеждал он ее. — Хочешь, чтобы я поверил, что ты не заглядывала в тайник?!

— Стасик этого не любил.

— Стасик, Стасик!

Ведь он никогда с ней по-настоящему не жил, а дух его все еще витал на Пивной улице. Проклятые домашние туфли, стоящие под кроватью! Альбом с фотографиями! Штык от легионерской винтовки!

Когда Завиша в третий раз пришел на Пивную, он понял, что эта женщина должна ему принадлежать. «Реализовать в постели» — так, кажется, кто-то сказал, возможно Александр. Эти слова не казались ему достаточно точными, скорее они выражали потребность, которую он ощущал, — увидеть Ванду в ситуации, когда жест, слово хотя бы на какое-то мгновение могут стать естественными и правдивыми. В тот момент, когда зажигают лампу на ночном столике и говорят: «Дай мне сигарету», когда первый раз свет упадет на лицо и надо встать с кровати, показав живот, груди, спину, кожу на бедрах, которые видишь не в минуты сладострастия, а позже, уже в полном сознании.

Он был разочарован. По сути, Ванда не сопротивлялась; может быть, только вначале, ее первая реакция, нежелание, похоже, были продиктованы приличием, но потом она стала покорной, словно предчувствовала, что так будет, а он испытывал некоторую неловкость, свою неуклюжесть, когда брал ее за руку, а потом целовал шею, замечая седые пряди волос. Совершенно конкретная, чрезвычайно деловая в мелочах, он даже подумал: по-супружески бесстыдная, все позволяющая, но как бы для него, не для себя. «Так тебе будет лучше», — шептала Ванда, словно искала оправдания, ведь она великодушно дает ему наслаждение, ничего не требуя взамен. Она соглашалась на все, что ей казалось необходимым и бесспорным; ничего больше он понять не смог, если и должен был что-то понять. В спальне возле кровати стояла лампа, Ванда зажгла ее и встала, держась так, словно не чувствовала на себе его взгляда или как будто бы он смотрел на нее уже на протяжении многих лет. «Давай попьем чайку, а может, ты хочешь рюмку наливки, у меня есть прекрасная наливка», — сказала она, а Завиша неожиданно почувствовал себя как-то неуютно в этой кровати, он поплотнее укрылся одеялом, думая о своем животе и своих ногах, собственно говоря, Завиша впервые так думал о себе, ведь он уже не может легко соскочить на ковер, для того чтобы поискать портсигар в кармане пиджака.

Поддембский остался у нее на ночь и, просыпаясь, видел в темноте прямоугольную плоскость окна и голову Ванды, уткнувшуюся в подушку; она спала так же спокойно, как Бася, тоже на правом боку и тоже не двигаясь в течение многих часов.

Утром Завиша подумал, что, может быть, Ванда действительно не читала бумаг Юрыся и что капитан запаса поступил мудро, спрятав свой архив в тайнике советника Зярницкого. И еще он подумал, что не много узнает о Юрысе от Ванды. Стась погиб, и это большое несчастье, большое несчастье для нее, но что она может знать о его миссиях и заданиях, она, которая только ждала, ничего не требуя, да и как же она могла требовать, чтобы он докладывал ей о том, куда уходит и когда вернется. В тот день, когда Стась был в последний раз, он сказал, уходя: «Ненадолго». По-разному это «ненадолго» можно было понимать, она утешала себя, верила… А если Стась не хотел, чтобы она заглядывала в тайник, значит, у него были на то основания.

Конечно, они у него были. Среди бумаг, находящихся в железном ящике, самую большую ценность, по разным причинам, могли представлять: копия письма, которое Юрысь выслал — или не выслал — неизвестному адресату, а также семь векселей, выданных Вацлавом Ольчаком на довольно значительную сумму — тридцать тысяч злотых.