Ничейная земля

Письмо требовало особого анализа. Написанное 18 января 1937 года — по крайней мере такую дату поставил Юрысь с правой стороны страницы, — оно не было похоже на рапорт, во всяком случае на служебный рапорт, создавалось впечатление, что это справка, данная кому-то дополнительно и даже, в каком-то смысле, нелегально, а ее автор явно преследовал две цели. Напрашивался вывод, что Юрысь хотел, во-первых, чтобы содержащаяся в письме информация дошла через голову его непосредственного начальства на самый верх, а во-вторых, чтобы этот трактат мог стать хоть какой-то гарантией, что не пропадут результаты расследования, значение которого капитан запаса, быть может, переоценивал, но которое было достаточно важным, чтобы угрожать жизни этого упрямого коллекционера всякого рода секретных сведений.

Кем был неизвестный адресат, Завиша мог догадаться как по тону письма: фамильярность доверенного человека и уважение к начальнику, так и по краткости изложения, предполагающего прекрасную осведомленность информируемого. Значит, Вацлав Ян? Тот, кто в течение многих лет был начальником Юрыся и на которого в последнее время, уже в качестве репортера «Завтра Речи Посполитой», капитан запаса работал? Но тогда почему полковник, поручив Завише выяснить обстоятельства преступления на Беднарской, ничего не сказал об этом документе, имеющем такое важное значение для следствия? А если это не Вацлав Ян? Если Юрысь вообще письмо никуда не посылал? Написал, а потом у него не хватило смелости; остался только текст в архиве у советника Зярницкого.

Само собой разумеется, Завиша сделал для себя копию.

«После того как меня отозвали из Германии, — писал Юрысь, — в течение восьми месяцев я представлял рапорты, дополнения, объяснения, и чем дольше мне приходилось отчитываться, тем больше я ощущал, в каком я нахожусь положении — не офицера, подводящего итоги выполненной миссии, а подозреваемого (я не понимал в чем), против которого ведется следствие. Семь недель я провел на Крулевской улице[41] без права выхода в город, а Н. пытался меня убедить, что это не временный арест, а необходимая мера, чтобы уберечь меня от всякого рода внешних контактов и от опасностей, связанных якобы с какой-то игрой, которую сейчас ведет наш сектор. Однако Н. мало интересовало, верю ли я в его слова, его больше устраивала неопределенность, возможность в любой момент в ту или другую сторону изменить мое тогдашнее положение. Пожалуй, я слишком поздно понял настоящую причину такого ко мне отношения. Но следует принять во внимание то обстоятельство, что за время моего нахождения в рейхе мои письменные и устные рапорты оценивались как полезные и достоверные. Полковник З. и майор Н. во время допросов используют метод, который я ценю и который я назвал бы методом циркуля. Трудно, даже имея некоторый опыт, установить, какая точка внутри описываемых кругов на самом деле интересует ведущего расследование. Это кружение вокруг точки, отдаление, а потом неожиданные попытки захватить врасплох утомительны, они сбивают с толку и одновременно затрудняют восприятие.

Я отвечал на сотни несущественных вопросов, пока не понял, что следствие ведется по поводу рапортов двух моих агентов, это были рапорты, значение которых я смог оценить только во время бессонных ночей на Крулевской улице. Одновременно мне пришлось обдумать несколько возможных вариантов, которые я пытаюсь сейчас вам изложить.

Вариант первый: рапорты показались руководству неправдоподобными, противоречащими уже имеющейся информации, и эта неправдоподобность привела к тому, что начали сомневаться в правильности других моих донесений — всех или исходящих только от этих агентов, — которые раньше не вызывали сомнений.

Вариант второй: они считают, что я стал жертвой провокации или сам эту провокацию организовал. Значит, меня подозревают в измене.

Вариант третий, не исключающий и оба предыдущие: информация моих агентов оказалась нежелательной, не связанной с теми сведениями, которые имеет Отдел, она противоречит основным концепциям руководства и поэтому не может быть передана выше, ее нужно уничтожить.

Я принял третий вариант как самый вероятный: оказалось, во всяком случае у меня сложилось такое впечатление, что я был прав. Я рассчитываю на то, что все же вопреки той позиции, которую я занял позже, во время имеющих такое важное для меня значение бесед с майором Н. — я был бы просто дураком, если бы вел себя иначе, а доказательства своей храбрости, вы ведь это хорошо знаете, давал в другом месте, — информация, о которой идет речь, все же дойдет до Главнокомандующего.