Ничья

Она читала где-то, что перед смертью человек вспоминает самое лучшее в своей жизни, и подумала: неужели этот пошлейший кутёж «дам с офицерами» оказался самым радостным событием в её жизни, не считая, конечно, пребывания в геологической экспедиции? И призналась, что была радость. Опьянило не только вино, но и просто первая свобода, возможность куда-то ехать, нестись, неважно куда, без цели и направления, в полном забвении себя, своей жизни… Будто сорвалась. Она, по словам бабушки, «идеально-приличная девушка нашего дома».

Уже после той ночи, когда экзамены были позади, она шла к дому, и сердце её будто остановилось от ужаса открытия. И захотелось немедленно пожаловаться бабушке, рассказать обо всём, о той тревоге, которая свалилась ей на голову несколько дней назад. Приблизившись к цветущему палисаднику, Надя увидела на одном из их подоконников бабушку, мывшую окно и, будто с трибуны, вещавшую во двор. Старушка из соседнего подъезда стояла по другую сторону проволоки:

– Я окна тоже мыла, к «Троице»…

Не останавливая своего дела, Октябрина Игнатьевна поучала громко: слышали не только во дворе, но и в доме на этажах:

– Какая удивительная психология! Вам сколько лет? Вы были комсомолкой? Не были? Оно и видно. И где вы, ровесница Октября, были в то грозное, прекрасное время, в то время полного оптимизма и яростной нашей борьбы со всем старым, ненужным, отжившим?

Старушка удалилась поспешно. А Надя, уже, вроде, готовая к откровению, поняла, что ничего она не расскажет. Не может она ничего такого сказать бабушке. Она стала много спать…

Когда она шла в женскую консультацию, чувствовала себя, как в самогипнозе. Брела улицей тенистой, уходившей вниз. Есть в таких улицах городских, расположенных на склонах бывших, но давно застроенных горок, нечто деревенское, первобытное. Автомобилисты скатываются с такой улицы, иногда не просчитав её коварства. Тут произошло неожиданное и страшное, чему Надя стала свидетельницей, и что словно подсказало: то, на что она ещё надеется, не сбудется. У подножья тенистой улицы-горки стояли милицейские машины, «скорая» подрулила. Кто-то сказал в толпе, что «она, видно, умерла». Надя приблизилась и тотчас почти натолкнулась на старуху, довольно рослую с грозным выражением лица, абсолютно неподвижно лежавшую на спине, глядя в яркое утреннее небо. Вокруг уже шумела толпа, и Надя пронаблюдала вместе со всеми, как эту, возможно, чью-то бабушку, одетую в длинное чёрное монашеское платье, втаскивают в фургон автомашины, да не «скорой», которая отъехала порожняком, а в другую, с грязно-синим крестом на боку. Надя-отличница подумала: «жизнь одна… и прожить её надо так…» В женской консультации пахло больницей, сновали медсестры и врачи. Надя села в очередь среди ярко выраженных беременных женщин с отвлечёнными, погружёнными в себя взглядами, готовыми на всё. Вот как страшно, как ужасно повернула судьба… Точнее, бабушка повернула…