Ничто, или Альманачная статейка о ничем

Вы знаете, любезный Александр Филиппович, что Индейцы и последователи секты Пифагоровой верят, будто душа человека, после смерти, переселяется в скотину. Не помню, где я читал или слышал, будто это переселение душ в полной мере существует в литературном мире, и что дух великих Писателей переселяется в их подражателей, по правилам Ламайской веры. Грешный человек! я верю этому и, входя в ваш книжный магазин, всякой раз боюсь, чтобы стоящие у вас на полках Журналы, Романы, Поэмы, Драмы, Трагедии, Повести и т. п. не заблеяли не замычали и не заревели по-Английски, по-Французски, по-Немецки – и даже по-Латыни и по-Гречески! – Боюсь я от того, что сам намерен, как выше сказано, сделаться подражателем, и для достижения народности в моих писаниях, я уже принял к себе в услужение буяна кучера, пьяного Малороссийского паробка, и подружился с удалым дьячком. При сем прошу вас выписать для меня на будущий год Московские Журналы: Телескоп и Молву.

Подражание хочу я простерть гораздо далее, за пределы Литературы, Вы не поверите, мой любезный Александр Филиппович, как я был прежде прост, а притом и несчастлив, живя в свете своим умом и чувством! – Выслушайте меня! Однажды (очень давно), я прогуливался по большой дороге, которую тогда насыпали тощие, чахлые, бледные Белорусские мужики, в своих белых войлочных магерках и грязных свитках. Белорусский народ есть чистое Славянское племя, потомки древних Кривичей, и если Киев называют колыбелью Русского Царства, то Белоруссию можно назвать пеленками. На Великороссийского мужичка любо взглянуть – крепок, могуч, здоров, весел, а родной брат его – Белорусец, произрастает на той же почве, как гриб под дубом. От чего же эта разница? – Я разговорился с Белорусом, и возвратился в город в самом неприятном расположении духа. На другой день, я пустился навещать всех моих приятелей, и стал толковать, как бы сделать Белоруса таким же плотным и толстым, как наши Великороссийские мужички. Я был так прост, что думал, будто надо мною не станут насмехаться. Надо мной стали насмехаться, любезный Александр Филиппович, и чем более я сердился, тем более надо мною смеялись! Наконец, нашлись добрые люди, которые убедили меня, что все это ничто, и что я дурно делаю, беснуясь из ничего.

Все эти добрые люди, которые советовали мне не беспокоиться о чужом голоде (тогда в Белоруссии был голод), были люди толстые, жирные, здоровые, веселые, с отличным апетитом и с достаточными средствами к удовлетворению оного, отличные игроки в вист и даже любители Изящного, то есть Театра с принадлежностями. Я вздумал подражать им, и уже сделал некоторые успехи. Недавно, бедная вдова пришла ко мне с просьбою написать ей жалобу на опекунов, которые расхитили остатки небольшого имущества её покойного мужа, оставили ее в бедности без куска хлеба, с четырьмя малолетними детьми. Я бросился к перу и кошельку, но, вспомнив советы добрых людей (сытых не делать себе врагами), сказал вдове, что все это ничто, и что мне нет времени из ничего

биться. Бедная женщина заплакала и хотя не нежно, но горько!.. Первый опыт мне не удался; но я надеюсь, что скоро исправлюсь, и что из такой безделицы, из сущего ничего не стану более мучиться. Вы знаете, что с твердою волею можно сделаться чем угодно, а я хочу быть счастливым, т. е. спокойным, а потому непременно достигну до того, чтобы в голове моей было ничто,

а в сердце ничего. Я читал в одной старой книге, что, вовремя оно, жил-был где-то некто, который всплыл наверх из грязи, на рифмах, и после того светился, как во мраке кусок гнилого дерева. Этот некто слыл добрейшим человеком, и даже вышел в люди за доброту. Он жестоко не любил таких как я людей; но я отдаю каждому справедливость, и объявляю, что беру его за образец, и стану подражать ему, чтобы нажить себе сильных друзей и славу доброго человека. Я буду искать в женщинах, не любви, но милости, и стану лизать и лелеять их детей и собачек, писать мадригалы и рассказывать им страшные и чувствительные небылицы. Чрез женщин я попаду в милость к мужчинам, и стану льстишь им и сплетничать. Потом стану делать добро моим родственникам и тем, которые льстят мне и ругают моих противников, и, наконец, каждое утро буду рассылать с моими записочками по всем моим знакомым пьяных баб и разных попрошаек, которые приходят ко мне просить подаянья. Записочка, как бы ни была чувствительно написана, стоит всегда менее наличных денег, а кроме того имеет то преимущество перед деньгами, что сделает гласным мою доброту. В заключение этого представления, я объявлю моих противников злодеями и погублю их в общем мнении – во славу и торжество добродетели, которая должна быть моим капиталом, приносящим по пятидесяти на сто верного дохода.