Нидерландская революция

Вечером подписавшие «компромисс» устроили банкет во дворце Кулембурга. Большинство их остригли себе «по-турецки» бороды и надели на себя такие же нищенские котомки с мисками, какие носили бродившие по стране нищие и оборванцы (gueux). Что означали эти странные эмблемы, которые должны были — как в свое время форма недовольных Гранвеллой вельмож — служить отличительным признаком членов союза? Явилось ли толчком к принятию этого символа бранное слово, произнесенное в это утро графом Берлемоном? Не более ли вероятно, что, переодеваясь нищими, дворяне намекали на то, что королевская политика вскоре приведет страну к гибели? Никто не может дать точного ответа на этот вопрос. Во всяком случае именно в этот вечер впервые раздался клич: «Да здравствует гёз!», в течение стольких лет йотом повторявшийся в нидерландских провинциях[188].

Все недовольные приветствовали гёзов. Медали их из золота, серебра, меди и олова, украшенные бургундским огнивом — старым национальным символом — и двумя руками, протянутыми с двух сторон для рукопожатия в знак союза, получили широкое распространение во всех слоях общества. Шапки украшались изображениями мисок, эти украшения встречались также на упряжи лошадей; даже дамы носили их в виде серег. Но этот первый взрыв энтузиазма вскоре улегся. Дело в том, что далеко не вое, кричавшие «да здравствует гёз!», имели одни и те же цели. Одни из них были «политическими», другие — «религиозными гёзами». Первые, сплошь католики, добивались только политических реформ; вторые, ревностные кальвинисты, прежде всего стремились к свободе богослужения и к борьбе с «римским идолопоклонством». Так как последние очень скоро получили перевес, то союзу, заключенному благодаря всеобщему возбуждению умов между столь различными элементами, суждено было просуществовать очень недолго.

III

В то время как Маргарита Пармская подготовляла с помощью тайного совета «смягчение» указов против еретиков, в то время как делегаты ее — барон Монтаньи и маркграф Берг, — скрепя сердце, собирались ехать в Испанию, в стране происходили необычайные события.

Успех гёзов, принятие их петиции, обещания правительницы вызвали у кальвинистов уверенность, что свобода богослужения уже допущена или по крайней мере будет предоставлена в будущем. 20 апреля было сфабриковано и распространено по всей стране якобы воззвание рыцарей ордена Золотого руна, в котором заявлялось, что «городские управления и инквизиторы не будут больше ни арестовывать, ни конфисковывать имуществ, ни изгонять из страны по вероисповедным причинам»[189]. Убежденные в безнаказанности, кальвинисты сбросили теперь маску.

Многие тайно перешедшие в новую веру католические священники «с церковной кафедры отрекались от католических догматов, которые они раньше проповедовали, заявляя, что они не могли до сих пор ни проповедовать, ни говорить, а теперь молят у бога прощения за то, что под давлением принуждения вводили в заблуждение и обманывали народ»[190]

. Их примеру последовали все те, кто был обращен проводившейся за последние годы неустанной пропагандой. Они теперь открыто заявляли об этом. Оказалось, что они были очень многочисленны в Фрисландии, Гельдерне и даже в Льежской области, т. е. в провинциях, которые еще 3 года назад оставались совершенно незатронутыми кальвинистской пропагандой[191].В мае в некоторых сельских приходах Фландрии — священники констатировали, что сотни верующих не являлись к причастию[192]

. Кальвинистов нельзя было встретить только в Намюрской провинции, Люксембурге и в аграрных районах Генегау и Артуа. Они сотнями прибывали из Англии в Антверпен, Лилль, Турнэ, Валансьен, озлобленные изгнанием, разоренные конфискацией их имуществ и одушевленные жаждой мести; на кораблях и повозках они приводили попутчиков в ужас своими резкими речами и распевавшимися ими песнями[193].

Между тем Маргарита обещала только смягчить указы против ереси и никогда не собиралась предоставить свободу протестантского богослужения. Составленный тайным советом и предложенный на усмотрение провинциальных штатов проект «смягчения» не допускал исповедания другой веры, кроме католической. Он ограничивался тем, что оставлял в покое еретиков, «поскольку они будут воздерживаться от нарушения спокойствия», т. е. предоставлял им возможность жить так, как жили при Карле V представители высшей знати и иностранные купцы. Впрочем, эта веротерпимость в отношении кальвинистов, как бы ограничена она ни была, полностью соответствовала желаниям большинства народа[194]. Эгмонт открыто одобрил проект; и провинциальные штаты, за исключением некоторых оговорок, склонны были принять его. Правительница, разумеется, не могла идти дальше этого. Она и так считала, что превысила свои полномочия. Разве некоторые из ее советников не осуждали ее за слабость, и разве король не писал ей, что никогда не уступит еретикам?[195]