Нидерландская революция

Из Мехельна армия направилась в Гельдерн, Альба устроил свою ставку в Нимвегене и поручил руководство военными операциями своему сыну дону Фадрику. 12 ноября он появился под стенами Зютфена. После четырехдневного артиллерийского обстрела крепостные валы были взяты штурмом. Герцог приказал «не оставить в живых ни одного человека и даже поджечь некоторые части города, так как он помнил, что благодаря пожару Дюрена император (Карл V) завоевал в течение одного дня весь Гельдерн»[321]. Его приказ был выполнен в точности. Гарнизон и значительная часть городского населения были беспощадно перебиты. Солдаты, подражая свирепости Люмэ, хотели отомстить за пытки монахов из Горкума. Многие из гёзов и гугенотов, находившихся среди защитников этого пункта, были повешены за ноги.

Альба с самого начала мог поздравить себя со своей тактикой. При известии о расправе в Зютфене граф ван ден Берг эвакуировал Гельдерн, а граф Шаумбург, другой шурин принца Оранского, отступил из Фрисландии в Германию. Ряд небольших гельдернских городов — Зволле, Кампен, Гардервик, Гаттем, Амерсфорт — сдались без боя. Но главные силы восставших сосредоточены были в Голландии. В этом тотчас же убедились, как только подошли к границе этой страны. Нарден, «которого никто не захотел бы защищать, настолько он был слаб»[322], встретил дон Фадрика пушечным огнем. Поэтому можно было «с соизволения господня» воздать жителям его заслуженное ими наказание. Ни один из них не остался в живых, сам же городок был предан сожжению. Вслед за этим войска направились по обледенелым полям к Амстердаму, остававшемуся все время верным королю, а отсюда к Гарлему. Против всякого ожидания он оказался готовым к защите.

На этот раз войска Альбы находились перед довольно значительным пунктом, и надо было приступить к правильной осаде среди зимы, с армией, утомленной и значительно сократившейся, так как в тылу пришлось оставить отряды для охраны коммуникационных линий. Таким образом только что преподанные «уроки» оказались ни к чему. Они только пожалуй сделали сопротивление врага еще более упорным. Для блокады Гарлема, омываемого водами глубокого залива, нужен был бы флот. Но «не нашлось ни одного человека, который захотел бы нести морскую службу: все матросы были заодно с восставшими»[323]

. Неблагоприятная погода еще более осложняла трудности военных операций. Болезни косили солдатскую массу. Еженедельно умирало от 30 до 40 валлонов, потери же испанцев были еще более значительны. Несмотря на все свое мужество, осаждавшие не подвигались ни на шаг вперед. Защитники города вели себя, «как настоящие солдаты», и их инженеры творили «неслыханные вещи… Никогда не видели столь отлично защищенного пункта»[324]. Герцог должен был признаться королю, что «это самая кровавая война, какой давно уже не было»

[325], и умолял его прислать ему подкрепления. Очевидно он совершенно растерялся и больше не помышлял уже о Дюрене. «Если бы, — писал он, — это была война против какого-нибудь другого государя, то она давно была бы уже окончена, но рост числа этих изменников — это настоящее чудо». «Особенно, — продолжает он, — сбивает меня с толку, когда я вижу, с каким трудом вы, ваше величество, достаете новые подкрепления и с какой легкостью люди отдают свою жизнь и свое имущество в распоряжение этих мятежников»[326]

. Но герцог упорно стоял на своем, и его войска, разгоряченные надеждой на грабеж, дошли до такого ожесточения, что если бы отдан был приказ о снятии осады, они неминуемо взбунтовались бы. Они успешно отбивали все попытки наступления принца Оранского на их позиции. В конце концов голод восторжествовал над героизмом гарнизона, и 12 июля 1573 г. город сдался на милость победителя.

На этот раз Альба захотел показать народу пример королевского милосердия. Поэтому он расстрелял всех французских, валлонских и английских солдат в количестве 2 300, находившихся в городе, но в отношении городского населения ограничился 5 или 6 казнями и контрибуцией в 100 тыс. экю, которые были розданы войскам. После этого акта великодушия он распространил по Голландии прокламацию, обещавшую амнистию всем городам, которые вернутся к повиновению. «При наличии таких сил, — писал он серьезно Филиппу II, — вы можете теперь, ваше величество, проявить милосердие, и за это вам будут благодарны, между тем как, если бы вы сделали это в другое время, это только воодушевило бы восставших, сделав их более требовательными»[327]. Но на манифест герцога никто не откликнулся. Несмотря на смятение, охватившее многих восставших; решимость их вождей и в особенности непреклонная твердость принца Оранского предотвратили переход их на сторону врага. Кроме того нависшая над ними опасность вскоре исчезла. 29 июля разразился первый из тех бунтов, которые впоследствии так часто парализовали усилия приверженцев короля.