Нигерийский синдром

Между тем народ, скатываясь с трапа, укладывался у его подножия в штабеля, и, кроме матерной ругани, ни одного человеческого слова я не услышала. Сверху, непонятно с какого перепугу, на меня рухнул жирный мужик, который запомнился тем, что занимал в салоне целых два сидения и, не переставая, жрал все три часа полета. Самое интересное, что никто за него не цеплялся и он во время нашего с блондинкой падения вообще находился сзади и даже на небольшом расстоянии. Может, этот идиот решил почувствовать себя Икаром?! Очутившись под этой громоздкой тушей, мне показалось, что наступил конец света, ведь обещали же, но тут появился просвет и озабоченное лицо Ивана, который ловко выдернул меня из массы барахтающихся разнокалиберных тел, как вытаскивают удочку с беспомощно болтающейся на остром крючке рыбкой.

– Ты как? – спросил он, оглядывая меня. – Не ушиблась? Всё на месте?

– Не знаю, – ответила я, но, пошевелив частями тела, которые могли еще двигаться, поняла, что всё вроде бы на месте и ничего не отвалилось.

«Отличное» начало! Вспомнились все этапы «большого пути»: любимое зеркальце, разбитое в Бразилии, облитые томатным соком белые туфли в Африке, мокрая попа в Нидерландах и, наконец, падение с трапа в Москве! Стоило ли после этого надеяться на что-то хорошее? Вряд ли!

Пока таможенники разбирали у подножия трапа завалы пассажиров, мы сели в «тачку» и подъехали к терминалу. В Москве с ними всегда какая-то неразбериха. Однажды нам надо было с одного терминала переехать на другой. В билете он обозначался буквой «Б». На обратном же пути, через пару дней, тот же терминал уже имел название «С». А когда построили новый зал отлета, то ли в Шереметьево, то ли в Домодедово, мы с Левой обошли все здание аэропорта не в силах найти выход на посадку! Ни одного обозначения на тот момент не было. Не знаю, может, их просто не успели повесить?

Обозрев мой объемный чемодан «Мечта оккупанта», Иван чуть не сошел с ума.

– Ты насовсем, что ли, сюда переехала? – изумился он.

Да, я не привыкла путешествовать с одной только борсеткой! В моем чемодане есть всё и на все случаи жизни, включая кипятильник. Только вот нет паяльника, ведь пытать-то все равно будет некого! Одна косметика занимает четверть чемодана, а что говорить об обуви и одежде, хотя зная, куда я еду, могла бы прихватить один лишь спортивный костюм! Вот так же во все времена мы ездили в отпуск, забирая с собой почти полшкафа, разумеется, только с одной нескромной целью – повыпендриваться перед нашими скромными провинциальными родственниками. Один раз, узрев наш с мамочкой чемодан, больше похожий на часть мебельной стенки, отец плюнул и сделал свой прогноз:

– Куда столько берете? В одном платье ходить будете!

Мой папа, несомненно, имел дар ясновидения. В Казани в то лето стояла такая жара, что носить вычурные наряды, кроме простого платья из хлопка, было невозможно. Кроме того, наряжаться, как барыни, для того чтобы ждать на пыльной остановке три часа трамвай, было просто глупо. В те времена в Казани существовала мода вообще разгуливать по улицам топлесс и в спортивных трениках! В таком развратном негламурном виде шлялись только мужики, а неизбалованные тетушки носили самые обычные штапельные платья. Выделяться своим вызывающе нарядным видом из общих рядов простых граждан не стоило, потому что это грозило еще и неприятностями. Наш разряженный вид мог сигнализировать маргинальным личностям о наличии у нас приличной наличности. Так что рисковать не было смысла.

Никогда ничего из себя не корчи и не выпендривайся, вот и не станешь жертвой ограбления! Это простое правило не мешало бы запомнить многим представителям нашего шоу-бизнеса. Набитые чемоданы как простояли закрытыми весь отпуск, так и вернулись нетронутыми обратно, но привычка брать с собой все осталась на всю жизнь!

«Бентли», бодро промчавшись по Москве, выехал за ее пределы. За время, проведенное в пути, Иван рассказал мне о своей нелегкой детской жизни. Сам, выходец из приюта, родственников в России, тем не менее, имел. Это и мать, сбагрившая его, мальчишку с необычной внешностью, в которой просматривались африканские мотивы, с глаз долой, и бабушка с дедом, которые «помогли» дочери сделать такой «оригинальный» и «правильный» выбор. В детский дом Ваня попал в возрасте пяти лет, и с тех пор русских родственников никогда не видел. Они так ни разу и не появились на пороге дома для брошенных детей. Он догадывался о том, что у него есть родня где-то в далекой Африке, но попыток разыскать своего биологического отца не делал. В год окончания школы в детдоме появились люди в серых костюмах, которые долго разговаривали с директрисой, а затем ходили по группам мальчиков, присматриваясь к воспитанникам. Через неделю он узнал, что попал в разведшколу, и началась новая жизнь. Из этого детского дома взяли лишь двоих, его и еще одного пацана, тоже цветного, отец которого был китайцем.