Никита Хрущев

24 октября Советское правительство заявило решительный протест против блокады Кубы и других военных мероприятий США. СССР просил немедленно созвать Совет Безопасности ООН. Министр обороны СССР приказал привести Вооруженные силы страны в состояние повышенной боевой готовности, отменить отпуска и задержать демобилизацию старших возрастов. Советский Союз продолжал отрицать наличие на Кубе наступательного оружия, заявляя, что там находится только оружие, необходимое для обороны, и что «с требованием об удалении этой техники не может согласиться ни одно государство, дорожащее своей независимостью». На Кубе Фидель Кастро объявил о проведении всеобщей мобилизации. На срочно созванном заседании Совета Безопасности представитель СССР В. Зорин решительно отрицал наличие на Кубе ракет с ядерным оружием. Как можно было прочесть в советских газетах, В. Зорин «разоблачил извлеченные из кучи всякого хлама сотрудниками государственного департамента США утверждения о так называемом установлении советских ракетных баз на Кубе». В это время в пути находилось более 20 советских кораблей, и первые из них приближались к линии блокады. Хрущев вел себя спокойно и вечером 23 октября посетил Большой театр, понимая, что за океаном внимательно следят за каждым его шагом.

«Оставалась, – отмечает А. А. Громыко, – в тот момент еще одна задача: успокоить общественность. Но как? И вот тут Хрущев проявил завидную находчивость. Он предложил в высшей степени оригинальное решение.

Утром на заседании Президиума ЦК КПСС в тот день, когда никто ни о чем, кроме как о сложностях и об опасном состоянии отношений с Соединенными Штатами, и думать не мог, когда каждое сообщение из Вашингтона или Гаваны изучалось с самым пристальным вниманием… Хрущев вдруг предложил: “А не пойти ли членам Президиума сегодня вечером в театр? Давайте покажем и нашему народу, да и всему миру, что у нас обстановка все же спокойная”.

Такое предложение первоначально несколько удивило присутствующих. Но потом, когда все поняли заложенный в нем смысл, его охотно приняли. Что шло тогда в театре, не помню. Да, наверное, никто из присутствующих членов Президиума не очень внимательно интересовался тем, что происходит на сцене. Опера, балет или драма – для всех было все равно. Думали все о том, что делается там, в Западном полушарии. Но все честно и спокойно сидели, аплодировали, как полагается завзятым театралам.

На следующий день сообщение о том, что все члены Президиума ЦК КПСС побывали на спектакле, опубликовали газеты. Оно эффектно сыграло свою роль. Можно сказать, что сработало успокаивающе лучше, чем тысячи самых искусных лекторов» [153] .

К сожалению, такое ложно-значительное многословие является вообще характерным для воспоминаний Громыко. Историк напрасно стал бы искать в них информацию о его директивах послам в кризисных ситуациях или о расстановке сил в руководстве страны. Зато в них без труда можно найти почти все слегка подновленные идеологические штампы, оформлявшие в недавнем прошлом советскую внешнюю политику.

Президент США направил Хрущеву письмо с призывом соблюдать правила блокады. Кеннеди писал, что США не намерены открывать огонь по советским кораблям. «Мое желание, чтобы оба мы держались осмотрительно и не допускали, чтобы события осложнили положение и еще более затруднили контроль над ним». Это послание не было опубликовано в СССР, как и призыв У Тана приостановить перевозку оружия на Кубу. Аналогичный призыв исходил и от 89-летнего английского философа Бертрана Рассела. Кеннеди получил сообщение о появлении в Карибском море советских подводных лодок, что являлось серьезной угрозой для американских авианосцев.