Никоарэ Подкова

Из-за каменного ее края показалась дева садов.

Нет, то не дева садов, а цыганка, жена кузнеца Богоноса, с длинной, до самых лодыжек, сумой на плече, в которую она собирает подношения дэвиденских хозяек.

Стоит цыганка босая и в красной катринце. Сверкают в улыбке ее белые зубы, сверкает монисто и венец на лбу. И монисто, и венец сделаны из тех серебряных монет, что нашел кузнец, выкопав клад на землях Филипен.

Там, где было кладбище рэзешей.

Там, где теперь стоит свинарник и боярин откармливает свиней.

Илинка хорошо знала это место. Она проходила мимо него, когда спешила в дом матушки Олимпиады покормить ее "детушек".

- Дай, старая погадает тебе, красавица, - предложила девушке жена Богоноса.

Однако цыганка была вовсе не старая, а молодая, с пытливыми глазами.

- Дай погадаю, красавица, - приставала цыганка. - Положи вот сюда, в раковину, новую денежку... Можно и старую, лишь бы от всего сердца.

- Нет у меня денег, - смеется Илинка.

- Ну все равно, дай что-нибудь.

- Ничего у меня нет, Мура дорогая; только вот цветочек водосбора в волосах.

- Цветок храни, он идет к синим глазам. Дала бы денежку, я бы кое-что сказала тебе. А любят тебя двое: один - ласковый, другой - гневный; сердце у тебя надвое разрывается, и в сомнении ты. Твое счастье с ласковым. Дай что-нибудь старухе-цыганке - я тебя окручу, заворожу и от злого защищу.

- Да нет у меня ничего, Мура, кроме души.

- А душу береги для того, кому ты мила. Так дай же мне хотя бы совет.

- Изволь, но могу ли я?

- Скажи, где мне найти тут одного воина - статного, чернявого да кудрявого молодца.

Илинка, слегка смутившись, рассмеялась.

- Не знаю такого, Мура.

- Нет, знаешь, касатка. Только это не тот, на кого ты подумала. Но мой тоже проживает вот уже десять дней со своим господином в Дэвиденах в хоромах мазыла. Послал он сказать кузнецу Богоносу насчет телеги - нужно ее расковать и снова оковать, чтобы уж никогда больше не расшаталась.

- Карайман? - встрепенувшись, спросила Илинка.

- Он самый, - подтвердила цыганка. - Где мне его найти?

- У нашего управителя Йоргу.

Цыганка пристально взглянула на нее.

- Как бы мне, касатка, подать ему весточку, не показываясь, чтобы понял, не спрашивая, и с радостью пришел ко мне? Позабыть бы с милым о муже постылом.

- А что скажет кузнец?

- Стар и уродлив муж мой, кузнец Богонос, касатка. Когда узнаешь то, что знаю я, тогда и поймешь, где настоящая радость. Я и другое скажу тебе о твоем суженом. Слушай и будь умницей-разумницей.

- Что ты говоришь, Мура!

- Хорошо говорю. Погляди мне в очи. Дожидается тебя огненнокрылый демон...

У девушки начала кружиться голова, словно от заговора. Мура легким движением сняла из-за уха Илинки стебелек водосбора и погладила ей висок.

- Не погнушался он прийти ко мне. И велел передать, что ждет тебя...

С горы донесся протяжный зов. Это кликала Илинку старая няня. Девушка оглянулась. Она было одна, рядом пестрели только голубые цветы барвинка и лежал древний камень с высеченными стершимися буквами.

11. МЛАДЫШ ЧИНИТ СУД И РАСПРАВУ

Младыш Александру знал, что матушка Олимпиада по пятницам ходит в Филипенский храм творить поминки по супругу, давно умершему священнику, ученику искусного грамотея архимандрита Амфилохия, ведавшего тайным приказом старого Штефана Водэ.

В этот день попадья постилась до захода солнца, не притрагиваясь к воде и хлебу. В Филипены она брала с собой толстую и грузную свою ученицу Сафту - делить с ней тяготы уединения. Благочестивая Олимпиада хранила в эти часы обет молчания, никто в Филипенах не решался подойти к ней. Да и неразговорчивы стали жители села, слишком много вынесли они унижений и обид с той поры, как утратили свободу и уважение, попав в кабалу к боярину Вартику, называвшему себя теперь быв-вел-ворником [бывший великий ворник] из рода Филипенов. На самом же деле он вел свой род от иноземного побродяги, и был совсем чужим в Филипенах. Пока матушка Олимпиада и Сафта стояли вдвоем в церкви у могильной плиты в правом углу главного придела, Сафта изредка шептала своей учительнице на ухо о том, что услышала в селе, перебирая все события из жизни знакомых крестьян за истекшую неделю.

В поминальные пятницы Илинка хозяйничала во дворе своей крестной, покинутом благочестивой матушкой Олимпиадой. Вот уже около двух лет, как была она "на послушанье", ухаживая за "Детушками" Олимпиады, то есть за всеми зверьми и тварями, собранными жалостливой попадьей. И, странное дело, кровожадные и злые звери мирно уживались тут, так сдружила их старуха целительница. Она говорила своей крестнице, что дикие звери по природе своей не злые - их можно приручить. Но вмешался человек-притеснитель да беспощадный голод, и звери в своих диких чащобах перестали жить в дружбе, как жили они в раю, при сотворении мира.