Никоарэ Подкова

Вскоре он вошел в комнату, не развеселившись на охоте, как ожидал Никоарэ, а недовольный: собачка не рыскала как следует, в наши дни не стало уж и порядочных охотничьих собак.

- Все портится... все оскудевает...

- Что портится и что оскудевает, Александру? - улыбнулся Никоарэ.

- Все, батяня! Так уж водится, когда человеку не по себе.

- Нетрудно понять, отчего нашему королевичу не по себе. Но тут только одно лекарство поможет: терпение.

- Противно мне такое лекарство, батяня. Очень уж горькое.

И, поморщившись, Младыш сел в кресло. Сокол, сидевший на его плече, покачался, взмахнул крыльями и легко вылетел в окно, точно преследовал что-то - может быть, счастливое мгновение, смягчившее в то утро сердце гетмана.

- Батяня, я должен исповедаться тебе... - тихо сказал Александру.

Никоарэ поворотился на своем стуле.

- Говори, мальчик. Я только теперь заметил, что ты осунулся, ослабел, и глаза у тебя усталые...

- Да, батяня...

- Что, видно, оставил сердце в залог близ берегов Молдовы?

- Верно говоришь, батяня Никоарэ. Полюбилась мне красна девица. А кто - ты сам знаешь.

- Хорошо умел выбрать добрый молодец. Но ведь сказки учат нас, что к ненаглядным красным девицам не воротишься, не свершив положенных подвигов. Надо доброму молодцу перешагнуть заказанные рубежи, дойти до того места, где гора с горою бьется, и срубить все семь голов свирепому чудищу Змею Горынычу.

- Долгая разлука - тяжкая мука, батяня. Каждую ночь прилетает ко мне жар-птица, стучит клювом в висок и нашептывает: "Не запаздывай, жизнь проходит; молодость только раз человеку дается. Спеши - тебя ждет счастье".

- Александру, и в сказках добрые молодцы не добиваются счастья без борьбы и без жертв.

- Скажи, батяня, что надобно делать, - взмолился Младыш, - и не будем тут задерживаться.

Подкова встал. Александру словно ниже опустился в своем кресле.

- Нет, лучше ты скажи мне, хлопче: может, ты позабыл, что произошло летом семьдесят четвертого года?

- Не позабыл.

- Может, позабыл ты бейлербея Ахмета, Чигалу и бояр, продавших своего господаря?

- Не позабыл. Чтоб покарать кое-кого, мы и вернулись туда тому два месяца. Чуть было не сложили голов. Что еще можно сделать?

- Александру, витязей мчат бури на крылатых своих конях. Порою они ошибаются. Наша ошибка могла оказаться последней перед смертью. Но вышли мы невредимы. Так не будем больше ошибаться. Позаимствуем у черепахи неторопливость, у змия - мудрость, у звезд узнаем урочный час. И когда мы сызнова поднимемся, пусть месть наша свершится неотвратимо, как роковое "ананке" богов в поверьях древних греков. Так могут покарать иногда и люди, если не собьет их с пути недостойная слабость: чревоугодье, хмельное зелье и любострастье.

- Как это ты говоришь, батяня! Словно кинжалом пронзаешь. А ведь, батяня, слабости эти в природе человека.

- Я вижу, ты все позабыл!

- Не позабыл я, батяня, но люба мне Илинка.

- Я бы мог тебе ответить, что и мне она была люба.

Младыш закрыл глаза ладонями.

Никоарэ шагнул к нему и, взяв за подбородок, резко приподнял его голову и заглянул ему в лицо, в заплаканные глаза.

- Скажи мне теперь, помнишь ли ты свой долг и клятву, связавшую нас? Коли не помнишь - ты свободен. Иди!

Младыш рухнул на колени.

- Прости меня, батяня Никоарэ! Поступлю, как ты велишь.

Гетман провел рукой по каштановым его кудрям, затем отвернулся и принялся шагать от стола, на котором разложены были свитки Гелиодора Эмессийского, до высокой изразцовой печи, где в нише лежал пучок сушеницы, бессмертного цветка днепровских утесов.

Гетман остановился рядом с меньшим братом, смиренно стоявшим на коленях.

- Александру, - проговорил он, - хорошенько обдумай свои слова.

- Батяня Никоарэ, - воскликнул Младыш, устремив на него горящий взгляд. - Да погибну я тут на месте, коли не послушаюсь твоего повеления.

- Повеление не мое, добрый молодец.

- Верно, батяня, - простонал Александру, схватив руку брата, и коснулся губами перстня Иона Водэ.

В это самое мгновение ветер, посланец днепровских водоворотов, рванул занавески открытого окна.

- Меняется погода, - послышался на дворе голос Симеона Бугского, пчелки домой спешат, нечего мне рой сторожить.

- Кыш! Кыш! - вопили богомольные вдовицы, отгоняя коршуна, который, распластавшись в небе, плыл над двором, похожий на серый крест из двух дощечек.

Гетман опустил раму и вышел на заднее крыльцо, обращенное на запад. Дед Петря сердито тащил по траве бурку, остановился на дворе и посмотрел вверх. Из-за Днепра быстро надвигались черные тучи.

Бурка волочилась за стариком Петрей, словно какой-то зверь, преследовавший его по пятам. Старик обогнул дом и вышел к отвесному обрыву. По степи с востока к скалам Черной Стены несся смерч, рождающийся в полуденный зной среди поемных лугов; он был похож на воронку с широко открытой к небу чашей и с хоботом, нащупывавшим то воду, то пыль. Змий этот, извергавший через верхний край воронки то, что он втягивал снизу, мчался к Черной Стене, но вдруг, изменив свой извилистый путь, двинулся вверх по Днепру и, сбросив у берега потоки воды и грязи, затих.