Никоарэ Подкова

— А Гаврил Чохорану, доверенный Цопы, молчит и не подает вести из Ямполя на Днестре. Один только человек, некий Теофил Тартарэу, забрел из Ямполя во Вроцлав. И человек тот, — продолжал Лубиш свой рассказ, — видел Гаврила Чохорану, и Гаврил велел ему побывать у вас на Острове, а потом воротиться в Ямполь и рассказать его милости все, что тут доглядел и вызнал.

— А ты сам Чохорану видел?

— Нет.

— И не получал от него просьбы насчет денег?

— Нет. Кого бог захочет погубить, того он сперва разума лишает. С кем Чохорану встречается и чем пробавляется, спросил я себя. И кое-что выведал у Тартарэу. А потом дал знать Тадеушу Копицкому. Кажется, до Ямполя добираются люди из Ясс, возможно, приносят всякие писульки. А я-то думал, может, он перед твоей светлостью предстал.

— Не показывался. Признаюсь тебе, Лубиш, что я внимательнее присматривался к Копицкому, нежели к Цопе. Копицкий — из шляхтичей, Цопа из рэзешей Романского края. Легче представить себе, что пан Тадеуш перекидывает мостик к польским панам; труднее поверить, что Цопа строит козни против брата Иона Водэ. Но оказалось, что Копицкий правдив и не лукавит. Я бы опечалился, узнав, что человек, поставленный Цопой в Ямполе, перешел на сторону наших врагов.

— Да, очень было бы жаль. Чего доброго, крепость в Ямполе осиротеет, лишившись боярина Гаврила Чохорану. Какой дьявол заставил его затеять двойную игру! Вот и запутался. Слушался бы лучше Иакова Лубиша и деда Елисея. А то, вишь, вздумал лить воду в колодец и учить рыбу плавать.

— Лубиш, — решил Никоарэ, — приглядись, что у него творится. Не надобны нам ни вероломные хитрецы, ни слепцы, да и дурней тоже не надо. Поговори-ка ты с Елисеем Покотило.

После отъезда Лубиша Философа Никоарэ провел весь июнь на Острове, следя за успехами своих молдавских воинов в ратной науке. Иногда он сам учил их, заставляя и Младыша проделывать на самых резвых скакунах удивительные упражнения.

А в начале июля месяца на Остров явился инок Агафангел из Побраты и товарищ его в удалых делах атаман Копье. День спустя спешились перед гетманом сыны Гырбову, Некита и Доминте.

Обрадовались воины Подковы, увидев друзей минувшего лета, и тут же определили их в курени, дали им кров, очаг и обильную пищу.

— Государь, — поклонился Подкове Агафангел, — соизволь принять меня в воинство справедливости, которого ждут не дождутся наши люди. И прошу тебя, твоя светлость, не отвращай взор от сего заблудшего путника, скитальца в юдоли земной, — имя ему Копье. Творил он добро бедным и карал бояр неправедных. Совершал благое, ибо облегчал страдания.

— Брат Агафангел, — отвечал гетман, — если Копье и заблуждался, он найдет случай искупить свои провинности, помогая сирым, карая властителей.

Копье опустился на одно колено и склонил голову, волосы упали ему на глаза.

— Светлый государь, я и доселе так поступал, — сказал он громко, потому и пришел я к тебе в Сечь.

Гетман кивнул головой и обратил взгляд к широкому днепровскому раздолью. Там, на повороте водного пути, бились о скалы большие волны, не стихал их сердитый шум, издревле оглашавший тут воздух, и этот отдаленный рокот долетал до слуха Никоарэ, западая ему в сердце.

Некита и Доминте, сыны Гырбову, предстали перед государем, когда он стоял один у входа в шатер. Они попросили дозволения подойти, и Иле Карайман сделал им знак приблизиться. Братья поклонились и застыли перед его светлостью, высокие, громоздкие, и, онемев от робости, теребили в руках свои бараньи шапки.

— Что вам надобно, молодцы? — спросил гетман.

Доминте толкнул локтем старшего брата. Тот робел.

— Ответь же, батяня, — уговаривал меньшой.

Некита с трудом промямлил, будто жевал паклю:

— Так, стало быть, пришли и мы, государь…

— Что делается в Дэвиденах?

— Не сказать, что у нас хорошо живется, государь…

Некита замолк. Доминте снова толкнул его локтем: