Никола зимний

На шею Михаилу упала капля дождя, и он обрадовался ей, словно помощнице. Появилась смутная надежда на какое-то оправдание. Крупные капли шлепались в пыль и вышибали серые фонтанчики. Но с нарастанием шума дождя фонтанчиков становилось все меньше и меньше, а дорога набирала густой темно-коричневый цвет. Идти стало труднее, но холодный дождь заставлял ускорять шаги.

Не заходя в барак, он прошмыгнул к дизельной.

Васька сидел в боковой пристройке и обтачивал какую-то деталюшку на черный день. Хозяйственный мужик. Где остановится, там и корни пускает. И мастерскую себе оборудовал, и топчан для отдыха поставил – все продумано, все со вкусом. Сколько раз Михаил нахваливал эту обстоятельность друга, а теперь вдруг обозлился на нее.

– Привет хозяину!

– Вот те раз! Вернулся, что ли?

– Ага, с божьей помощью. – Михаил увидел, что глаза у Васьки ясные и даже слегка поблескивают. – А может, и с твоей, сам-то, я вижу, подлечиться успел?

– Сурен принес. Мы и за твое здоровье тост поднялии. Разве не полегчало?

– Шутник. Мне, разумеется, не оставили?

– Чуть не успел. Сурен перед самым дождем ушел.

– А я, дурак, торопился, летел сломя голову.

– Да объясни ты наконец, что случилось? Только разденься сначала, пусть тряпки просохнут.

– Гробанулся я, Васятка, на «тещином». Не знаю, как жив остался.

– На «тещином»?!

– Не на самом, уже на выезде. Сейчас вспоминаю – и ничего вспомнить не могу. Наверное, все-таки успел руль вывернуть и наискосок пошел, а потом в камни уперся. На дорогу выбирался напрямик – еле выполз, мокрый, как мышь. А может, еще в кабине взмок, пока под откос летел, не помню. Очухался только наверху. Даже не посмотрел, что от «Урала» осталось.

– Главное, сам цел.

– Смотря для кого. Что я Кондрату скажу? Единственная надежда: свалить на дождь. Может, поверит? – сказал и тут же понял, что глупее и наивнее трудно придумать; понял и разозлился еще сильнее.

– А может, простит по старой дружбе, вспомнит, как вместе по болотам на газике ползали? – успокаивал Васька.

– Тоже мысль. Я знаю о нем то, что другим не следует знать. Я, Васятка, о нем очень много знаю.

– Пугать собираешься?!

Васькино удивление только подхлестнуло.

– А что – нельзя? Некрасиво, да? Тормоза не выдержали, и понесло, поехало, куда сам не хотел и о чем не думал. …Ну тогда подскажи, что мне ему говорить? Как пил с тобой всю ночь? Спросит, где водку брали. Сказать, что полгорода в рюкзаке хранили. Так он и поверит.

– Ничего особенного. У меня день рождения и отказываться я не буду.

– Ах, какие мы хорошенькие! И праздник справили, и на работе ничего не случилось, и подлечиться успели. Все путем – сами не болеем и другим больно не делаем. – Михаил захохотал. – Все хорошие, а Козлов плохой. Гуляли вместе, а расплачиваться ему одному досталось. Вот он и будет платить тем, чем может.

– Чего порешь?

Попытки образумить были уже бесполезны. Михаила одинаково раздражали и сочувствие друга, и его праведное возмущение.

– Что порю, спрашиваешь? А то, что хочу! Так есть у тебя выпить или нет? – Он знал, что нет, и все равно спрашивал, а чтобы Васька своей ленивой добротой не помешал ему распаляться дальше, ответил за него сам: – Ты же, Мишаня, вчера еще все выкушал. Вот ежели бы не жадничал, то и аварии бы не сделал, и на сегодня осталось бы…

– Ну и дурак же ты.

– Конечно, дурак. Разве я теперь могу быть умным. Вот Сурен – совсем другое дело. Для Сурена и лекарство нашлось, потому что он может еще пригодиться. А с меня какой теперь прок? Возьмет Кондрат и выгонит завтра из артели. Зачем на меня добро переводить?

– Не заводись, Миша, а то я терплю-терплю, да и… – Васька посмотрел на ветошь, которую держал в руках на протяжении всего разговора, и швырнул ее в ящик на полу.

Когда он замахивался, Михаилу показалось, что его сейчас ударят. Ветошь мягко и бесшумно ткнулась в стенку ящика. А как раз грохота, звона, стука жаждала душа Михаила, сжимаясь и замирая – ими должен был закончиться замах Васькиной руки. И, не услышав их, он ощутил тупую и тяжелую боль. Он стоял и смотрел в лицо старого друга, все еще надеясь, что его ударят. Он даже встал поближе. А Васька развернулся и пошел к дизелям. Доругиваться при гудящих двигателях было несподручно.

– Иди спать! – прокричал Васька. – К вечеру что-нибудь придумаем.

Михаил как можно громче хлопнул дверью и потащился в барак.

Низкая тяжелая туча, приосев, закрывала кромку гор и, словно заклиненная, висела над распадком. Промежуток между камнями и тучей заполнял дождь, а по камням ползли желтые ручьи.

В луже около барака стоял Паршин и мыл сапоги, шаркая пучком травы по грязной кирзе. Не разгибая спины, он поднял голову и радостно поздоровался.

Михаил не ответил ему, но остановился.

– Смотри, как льет, – продолжал радоваться Паршин. – Еле успел проскочить, у самого дома на хвост попало. Ох, не завидую тому, кто сегодня утром снялся. Ох, не завидую.