Никола зимний

Утром дождь перестал. Михаил проснулся поздно. В комнате никого не было. Очень сильно болела голова. Он достал зеркадо, на лице не оказалось никаких следов, разве что нижняя губа слегка вздулась – от этого голова не заболит, и он решил, что простудился. На стуле грязным комом лежала одежда. Не дожидаясь, пока просохнет, Михаил скрутил ее в узел и спрятал в рюкзак. Что делать дальше, он не знал и, стесняясь выйти к людям, просидел в комнате до обеда. Накурившись до тошноты, он торопливо прошел на кухню и молча встал перед поваром. Кок так же молча налил ему щей, потом поставил гуляш и удалился. Михаил сидел в пустой столовой, стараясь не звякнуть ни ложкой, ни вилкой. Уже в дверях он встретил Паршина и хотел пройти мимо, но тот окликнул:

– Меня к тебе послали. Вот. – Он протянул конверт. – Кондрат на дорогу велел передать, остальное получишь в конце сезона.

Михаил сунул конверт в карман и расписался в листке, протянутом Паршиным. Председатель расщедрился на двести пятьдесят рублей.

– В три часа я выезжаю, велено и тебя до перекрестка подбросить.

– Ну, ежели велено.

Он пытался иронизировать, но сам еле удерживал дрожь в голосе, до того противно стало внутри от напоминания, что ему нечего здесь больше делать и уезжает он не добровольно, а его гонят, как поганого пса, отвозят подальше и выбрасывают на перекрестке, чтобы не нашел дороги назад.

Машина медленно ползла по «тещиному языку».

Украдкой заглядывая через плечо Паршина, Михаил ждал, когда появится его «пострадавшая».

– Савчук с утра ушел осматривать. Как думаешь, вытащат?

– Вытащат, куда она денется, – ответил Михаил и покраснел, словно Паршин застал его за неприличным занятием.

– Хорошо бы.

Сверху, как и вчера, машина казалась целой и невредимой, а здоровенный Савчук – школьником.

– Может, тормознемся? – спросил он неуверенно.

Паршин промолчал. Втянув голову в узенькие плечи, он вперился в дорогу, сжимая баранку побелевшими пальцами. Михаил не настаивал, глядя на Паршина, ему и самому стало страшновато ехать по проклятому зигзагу, на котором до вчерашнего дня не снижал скорости. Лицо водителя отмякло только после «тещиного языка», на прямом участке. Он перехватился и, держа баранку одной рукой, заговорил снова:

– А груз наверх, наверное, на горбу придется вытаскивать?

– Можно и на горбу, а можно и подумать.

– Скорее перетаскаешь, чем додумаешься.

– Попробуйте прицеп на тросе спустить, если получится – раз в пять быстрее управитесь.

– И то верно. Голова у тебя здорово варит, обязательно подскажу Носову.

– Подскажи.

– А зря ты вчера. Смолчал бы, и все обошлось – все так говорят.

– Ладно, ты лучше нажми, а то до вечера будем пилить.

– Тише едешь, дальше будешь.

– А то давай подменю.

– Нет, мы уж как-нибудь сами.

Он замолчал и крепче вцепился в руль, но скорость немного прибавил.

Навстречу плыли вызубренные за два года повороты, подъемы, спуски – хорошая, веселая дорога без гаишников и светофоров.

Километра за четыре до перекрестка они увидели женщину, скособоченную бельевой корзиной с грибами. Она стояла посреди дороги и махала рукой. Паршин просигналил. Женщина заметалась и, едва успела выскочить на обочину.

– Тормозни.

– Некогда.

– Полминуты.

– И так опаздываю. Дотащит, они – народ выносливый.

На перекрестке он остановился.

Михаилу стало жалко себя, да так, что слезы чуть не выступили, как в обед в столовой.

– Может, подбросить? – сказал Паршин.

«Сначала остановился, а потом предлагает, как милостыню».

– Чеши, пока я сам тебе не подбросил.

– Ты чего, псих?

Михаил поправил рюкзак и пошел. Какое-то время машина стояла, потом он услышал, как хлопнула дверца.

Он не задавал себе вопроса: почему рудник, а не город? Наверное, потому, что рудник ближе и спокойнее. В городе пришлось бы искать гостиницу, разговаривать с людьми, упрашивать, а у него не было сил. Единственное желание шевелилось в нем – отползти в сторонку и отлежаться несколько дней в тихой норе. А на руднике была такая нора с хозяином-заикой, который мог целыми днями молчать. Странный человек Антипов, не способный к нормальной, на взгляд Михаила, человеческой жизни, жил своей, замкнутой в полупустом доме и охотничьем зимовье. Год назад Михаил спас его от тюрьмы, выбив ружье, за которое схватился отшельник в пристанской закусочной, когда трое пьяных гавриков решили покуражиться над одиноким, пришибленным на вид мужичонкой, пьющим чай. Потом несколько раз ночевал у Антипова, когда возил шефа, покупал у него мясо для артели, помогал с патронами.