Николай Александрович Добролюбов

Добролюбов высмеивал либеральную обличительную литературу за ее мелочность, за ее отсталость по сравнению с общим движением общества, указывал, что либеральные «обличения» только наносят вред развитию российской действительности. За насмешки над обличительной литературой и либеральными восторгами по поводу общественных успехов русской литературы либералы обвиняли Чернышевского и Добролюбова в том, что они будто бы отвергают всякое значение литературы для общества. В действительности это было не так. Добролюбов не отвергал общественного значения даже обличительной литературы. В письме к С. Т. Славутинскому он писал: «Нам следует группировать факты русской жизни, требующие поправок и улучшений, надо вызывать читателей на внимание к тому, что их окружает, надо колоть глаза всякими мерзостями, преследовать, мучить, не давать отдыху — до того, чтобы противно стало читателю все это богатство грязи и чтобы он, задетый наконец за живое, вскочил с азартом и вымолвил: „Да что же, дескать, это наконец за каторга! Лучше уж пропадай моя душонка, а жить в этом омуте не хочу больше…“» (3, 9,

408). Важно учитывать, считал Добролюбов, характер критики и ее направленность, важно группировать факты, вскрывать существенные пороки общественной жизни. Однако более важное значение литературы, можно сказать ее положительное значение, Добролюбов видел в тех возможностях познания общественной жизни, которые она способна реализовать. При этом познавательное значение литературы предполагало одновременно выполнение ею воспитательных функций.

Либеральные воззрения на роль литературы в жизни общества являются в своей сущности идеалистическими. «Книжные приверженцы литературы, — говорил Добролюбов, — очень горячатся за нее, считая прекрасные литературные произведения началом всякого добра. Они готовы думать, что литература заправляет историей, что она изменяет государства, волнует или укрощает народ, переделывает даже нравы и характер народный; особенно поэзия, — о, поэзия, по их мнению, вносит в жизнь новые элементы, творит все из ничего» (3, 2, 220). В действительности такое мнение является ошибочным. Поэзия, наука, искусство, подчеркивал Добролюбов, слагаются по жизни, а не наоборот. Например, «книжные приверженцы литературы» ссылаются на выдающееся значение для истории общества великих поэм древности. Однако, замечает Добролюбов, «несмотря на все величие гомеровских рапсодий, героический век, с своими богами и богинями, не явился в Греции во времена Перикла…» (3, 2,

221). Единственное, что достойно нашего внимания в этих поэмах, писал Добролюбов, — это те части их, в которых отразилась живая действительность. «Самые заблуждения, какие мы в них находим, интересны для нас потому, что некогда они не были заблуждениями, некогда целые народы верили им и по ним располагали жизнь свою» (там же). Этот отрывок важен для понимания реалистической концепции эстетики Добролюбова, в основе которой лежали материалистические принципы[3].

Добролюбов противопоставляет реалистические произведения произведениям, рожденным отвлеченным поэтическим воображением. «Там видна жизнь своего времени, — пишет он, — и рисуется мир души человеческой с теми особенностями, какие производит в нем жизнь народа в известную эпоху; а здесь ничего нет, кроме праздных выдумок, стоящих в разладе с жизнью…» И Добролюбов в связи с этим формулирует важный закон материалистической эстетики: «…все, что в поэзии является лишним против жизни, т. е. не вытекающим из нее прямо и естественно, все это уродливо и бессмысленно. Что отжило свой век, то уже не имеет смысла…» (3, 2, 221–222). Изменения жизни общества вызывают изменения в поэзии и заставляют иначе смотреть на поэзию.