Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Дорогой мой Гогус, только что получил твое письмо с таким описанием своего портрета в представлении твоей жены, что нам обоим стало очень грустно. Что же сказать тебе? Меня все очень печалит: и твой быт, и то, что с Львовом ничего не получается (я большие надежды возлагал на ваш переезд и на новую жизнь в чужих, но новых, интересных краях). Тревожит твое здоровье. И нет сил помочь.

У меня жизнь, т. е. моя жизнь с Софьей Александровной, теперь течет спокойно и очень содержательно. В последнем письме я писал тебе подробно о ее работе в Музее Худ. Театра. Получил ли ты это письмо? В нем была последняя карточка Ивана Михайловича, снятая в Детском Селе в конце августа 1940 года. Он очень похож. Этот снимок любили Мария Сергеевна и Екатерина Ивановна. Посылаю тебе 200 руб. Я получил гонорар за статью о «Дворянском гнезде»[865], которую также посылаю. Эта статья мне удалась, лишь конец мне скомкали, но это неважно. В основном она сохранила свой характер.

Вышло «Чистилище» Данте. Михаил Леонидович прислал мне и проф. Томашевскому записочку на право покупки по 1^му экземпляру. Я же, со своей стороны, хотел написать прошение директору ГИЗ’а, как член Союза писателей, чтобы купить тебе. И мы не получили ничего! Все-де уже разошлось! Где, когда? В книжные магазины и не попадало! Просил со своей статьей 3 авторских. Получил только 2 да разрешение на покупку еще 5 экземпляров. Один из них и посылаю тебе.

Был на днях в одном счастливом доме — у Александра Фортунатова. К нему вернулся сын[866]

. Он был на фронте. Теперь его перевели в Москву. У них дом в Лашинской[867], сад, огород — полная чаша. Очень милые невестки. Жизнь идет гладко. Растет внучка — общая любимица. А я радуюсь, и во мне нет тяжелых чувств — при мысли о том холмике в г. Пушкине, в этом Детском Селе, под которым похоронен мой дом — как холмике над могилой моей семьи. Вот почему я знаю, что ты любишь меня, могу, не боясь пробудить в тебе тяжелых чувств, написать — что мне хорошо в нашей Московской комнате, по вечерам, когда мы одни или с друзьями. А в особенности когда я один. Софья Александровна читает книги, связанные с ее работой (Чехов, Ибсен). Отрываясь, беседует со мной, читает отрывки. А я сижу и работаю уже над переработкой своих книг или же, что много приятнее, читаю философские статьи Герцена или что-нибудь новое. Обнимаю тебя, мой мальчик.

Твой НП.

1 ноября <1945 г.

> Москва

Милый Гогус,

Получил твое большое письмо, где ты подробнее пишешь о себе. Ты все даешь надежду, что приедешь в Москву. Как бы это не случилось в 10^ых числах ноября, т. к. в это время я собираюсь быть в Ленинграде, меня опять посылает Музей.

Посылаю тебе снимок с нашего учителя. Это его последняя карточка, снятая в 1940 году летом в нашем дорогом городе Пушкине[868]

. Ты его таким уже не знал. Он очень, очень здесь похож. В прошлом письме я тебе писал о радости, что Академия Наук печатает его «Тацита», к этой книге и будет приложен этот портрет[869].

Надеюсь, ты получил мое письмо, которое писал тебе неделю назад. Там писал о себе, сегодня хочу написать о Софье Александровне. Она служит теперь в МХАТе, научным сотрудником Музея (пока, по ее желанию, на полставки). Ее директор очаровательный человек, писатель Н. Д. Телешев[870]. Она работает над эскизами декораций старых постановок. Например, над эскизами Добужинского к Тургеневскому спектаклю и к постановке Достоевского[871]. Вчера была на последней репетиции «Гамлета». Всегда может и мне доставать билеты. Состав служащих ей очень по душе: они так любят Худ. театр. Я люблю по вечерам слушать ее рассказы.

Сейчас мне предлагают писать брошюру о Герцене в 3 печ. листа[872]

. Вероятно, соглашусь, несмотря на неопределенное положение с уже написанными книжками. Их судьба решится в течение двух месяцев, а сейчас требуются доработки. Может быть, скоро придется выступить официальным оппонентом на защите одной диссертации по Герцену. Но это еще не решено. А отдохнуть в Болшеве так хочется! Видишь, какой я стал деловой человек. Обнимаю и целую.

Твой НА.

31 января <1946 г. Москва>

Дорогой мой Гогус, тебе пора уже знать, что ни одно твое письмо не оставалось без ответа и что если писем от меня нет, значит, они пропадают. В частности, я вижу, что мое последнее письмо пропало, т. к. в твоем письме нет ответа на мой вопрос о твоем материальном положении.

Твоей Тане я написал, но ответа не получил. Спроси ее, если найдешь это удобным, получила ли она мое письмо. Мне казалось, что в нем не было ничего ей обидного.