Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 1

Они были уже почти одеты, когда вдруг музыка, вырывавшаяся из репродуктора, оборвалась. Они замолчали и прислушались, ожидая, что будет объявлена воздушная тревога. Но вот зазвучал голос диктора и провозгласил, что сейчас будут передавать чрезвычайное сообщение.

Так узнали они о разгроме немцев под Москвой.

Москва! Москва спасена! Враг под Москвой разбит и бежит!

Перестав дышать, вслушивались они в названия освобожденных подмосковных городков, такие милые для русского слуха. Потом следовало перечисление разгромленных немецких дивизий. Потом шли цифры: захвачено столько-то орудий, столько-то танков, самолетов, автомашин. И наконец последние, спокойные слова: «Наступление наших войск продолжается».

Директорша обняла Антонину Трофимовну и поцеловала ее в губы. И все девушки обнимались и целовались, прижимаясь друг к дружке мокрыми щеками. Москва!.. Спасена Москва!.. Слезы были у них на глазах, слезы радостного волнения. Все они вдруг ужасно заторопились: каждой хотелось поскорее добраться до дома, до близких, чтобы вместе с ними заново все пережить, перечувствовать.

А слышал ли дедушка? Слышал ли Слава? Соня вспомнила, что, когда она уходила, радио в их квартире было выключено. Дедушка, наверно, спит и ничего не знает. Надо его разбудить, надо сказать ему. Волосы у Сони еще не успели высохнуть, но она не могла больше ждать. Она надела пальто, обмоталась шерстяным платком, выскочила из бани и побежала.

Короткий зимний день уже кончался, когда она, взлетев по лестнице на шестой этаж, открыла дверь квартиры своим ключом. Так и есть: радио молчит. И Слава еще не вернулся.

— Дедушка! Что я тебе расскажу!..

В кухне ничего не изменилось, дедушка сидел на своем кресле со смутно белевшим во мраке спокойным лицом. Однако она мгновенно поняла, что, пока ее не было, случилось что-то ужасное.

— Дедушка!

Он не шевельнулся.

Она подскочила к нему и схватила его за руку. Рука была твердая, холодная.

Не выпуская его руки и громко плача, она села на пол…

6

Теперь их было трое.

Они совсем оставили свой кубрик и окончательно переселились в землянку командного пункта. Им не хотелось разлучаться даже ночью. Да и зачем? Землянка, как ни мала она была, вполне могла вместить весь летный состав эскадрильи. Они теперь не только спали в ней, но и в столовую ходили редко, и Хильда в судочках приносила им в землянку обед, который с каждым днем становился все хуже.

Они все трое поморозили себе лица во время битвы с «мессершмиттами», и теперь кожа сползала с их щек и носов черными струпьями. Особенно сильно пострадал Рассохин; его широкое угловатое лицо с разросшимися рыжими бровями стало от больших черных пятен еще свирепее.

Каждый вечер, после целого дня тревожного ожидания, выслушивали они по радио названия освобожденных городов и селений: Рогачев, Яхрома, Солнечногорск. Как прежде назывался Солнечногорск? Или раньше просто не было этого города? Истра, Венёв, Михайлов, Епифань. Потом Верховье, Дубно под Тулой. Потом Клин. Это на железной дороге Москва — Ленинград в Московской области. Ясная Поляна. Там жил Лев Толстой. Калинин. Это родной город Коли Серова. Он родился в деревне, в двенадцати километрах от Калинина, и кончил в Калинине семилетку… Есть у него родные в Калинине? Нет, родных у него не осталось. Товарищи были… Часто они только из этих сообщений о победах узнавали, как все-таки далеко зашли немцы. Пусть далеко, лишь бы их били; если их бьют, так ничего, что и далеко… Под Москвой их здорово бьют! А вот здесь тишина все стоит… Когда же и здесь начнется?

Единственным событием в жизни эскадрильи за эти дни было письмо, полученное Серовым. Его принесли на командный пункт, и первым взял его в руки Лунин. Конверт был настоящий, довоенный, и фамилия Серова на нем была написана красивым и несомненно женским почерком. «От нее», — подумал Лунин и вдруг почувствовал, что кровь прилила к лицу: так он был рад за Серова. Пока Серов дрожащими руками разрывал конверт, Рассохин следил за ним из угла тем пристальным, напряженным взглядом, каким обычно следил за «юнкерсами».

— Нет, нет, не от нее, — сказал торопливо Серов. — Я уже вижу, что не от нее.

Даже при свете керосиновой лампы было заметно, как он побледнел. Он прочитал коротенькое письмецо до конца и, словно не поняв, прочитал еще раз, потом еще раз…

— Да что там? — спросил наконец Рассохин.

— От директорши школы, — сказал Серов и протянул письмо Рассохину и Лунину.

Это был ответ на тот запрос, который Серов послал в школу по настоянию Кабанкова. В аккуратной со штампом бумажке сообщалось, что та преподавательница русского языка и литературы, о которой спрашивают, вместе со школой из Ленинграда не выезжала и что местопребывание ее в настоящее время никому из школьных работников не известно.

Серов больше не сказал ни слова, они тоже не заговаривали с ним о письме и жили по-прежнему, как будто письма этого не было. Но через несколько дней, оставшись с Серовым вдвоем, Лунин все же спросил:

— Ну как, написали куда-нибудь?

— Куда? — спросил Серов.

И, понизив голос, почти шепотом прибавил:

— Зачем?

— Ну как — зачем…