Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта

веяло гоголевским Вием. Естественно, талантливая книга неизвестного поэта вызвала в литературном мире Санкт-Петербурга фурор. О ней заговорили, появилось множество рецензий. Гумилёв писал о ней в шестом номере журнала «Аполлон» за 1911 год: «Неплохое впечатление производит книга стихов Нарбута… она ярка. В ней есть технические приемы, которые завлекают читателя (хотя есть и такие, которые расхолаживают), есть меткие характеристики (хотя есть и фальшивые), есть интимность (иногда и ломание). Но как не простить срывов при наличии достижений?.. Неужели время вульгарной специализации по темам наступило и для поэзии? Или это только своеобразный прием сильного таланта, развивающего свои способности поодиночке? Давай Бог! В этом случае страшно только за него, а не за всю поэзию». Нарбута в литературе можно было считать русским Бодлером, который опоэтизировал по примеру Шарля Бодлера мерзостную сущность низменного и отверженного. Именно бодлеровское начало в поэзии Нарбута считалось адамизмом в Цехе поэтов.

Георгий Иванов вспоминал в «Петербургских зимах»: «Было в молодом Нарбуте что-то есенинское — не только в красочности его стихов, но и в поведении. Он тоже взирал на жизнь столицы глазами деревенского хулигана, для которого законы были тяжкими оковами. Уже через несколько месяцев пребывания поэта в столице был вызван в суд свидетелем по делу „дворянина Владимира Нарбута“ секретарь журнала „Аполлон“, где в это время трудился Нарбут. В одну из первых своих ночей в Петербурге Нарбут по дороге из одного кабака в другой с одобрения разгулявшейся компании влез на одного из коней Клодта на Аничковом мосту. А когда его попытался укротить городовой, Владимир его избил. Вскоре он стал членом Цеха поэтов».

Михаил Зенкевич познакомился с Гумилёвым в 1910 году в журнале «Аполлон». Николаю Степановичу понравились стихи молодого поэта (Зенкевич был на пять лет младше него и учился на юридическом факультете университета), и он опубликовал их в журнале. В 1911 году Михаил Александрович по своим убеждениям стал членом Цеха поэтов.

Еще один из участников первых лет — Михаил Лозинский — был одногодком Гумилёва и также учился в университете. После того как Зноско-Боровский покинул пост ответственного секретаря журнала «Аполлон», Лозинский занял его место. В дальнейшем он стал одним из самых близких друзей Гумилёва.

В октябре 1911 года Анна Андреевна пошла учиться на Высшие женские историко-литературные курсы Н. П. Раева в Санкт-Петербурге.

Вскоре после первых заседаний Цеха, 29 октября, состоялось собрание Общества ревнителей художественного слова, на котором с докладом «О каноне» выступил Владимир Пяст. Он говорил с позиций поддержки символических заявлений Вячеслава Иванова, который и председательствовал в этот день.

1 ноября 1911 года Гумилёв провел второе заседание Цеха поэтов у себя дома. К этому собранию готовились заранее, и там было не просто чтение стихов, но и официальные заявления. Ахматова вспоминала: «Я отчетливо помню то собрание Цеха… когда было решено отмежеваться от символистов. С верхней полки достали греческий словарь и там отыскали — цветение, вершину (греч. акте — высшая степень, цветущая сила, откуда возник акмеизм. — В. П.). Меня, всегда отличавшуюся хорошей памятью, просили запомнить этот день… Из свидетелей этой сцены жив один Зенкевич (Городецкий хуже, чем мертв)».