Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта

В первом номере «Северных записок» в январе 1914 года появился перевод Николая Степановича «Кавалькады Изольды» Вьеле Гриффена. А в феврале 1914 года Гумилёв переводил стихи Ги де Мопассана. Вот как об этом забавном случае писал Сергей Ауслендер: «…В это время я кончал переводить рассказы Мопассана и заказал Гумилёву перевести стихи, которые там встречались. Чуть ли не в день отъезда я поехал к нему на Васильевский остров. Там он снимал большую несуразную комнату, где иногда ночевал. Когда я приехал, Гумилёв только начинал вставать. Он был в персидском халате и в ермолке. Держался мэтром и был очень ласков. Оказалось, что стихи он еще не перевел. Я рассердился, а он успокоил меня, что через десять минут все будет готово. Вскоре приехала Анна Андреевна из Царского, в черном платье и черных перчатках. Она, не сняв перчаток, начала неумело возиться, кажется, с примусом. Пришел В. Шилейко. Гумилёв весело болтал с нами и переводил тут же стихи…» Этот эпизод выглядит редким исключением из правил Гумилёва-переводчика. Так, между делом, он перевел всего лишь два стихотворения Мопассана «Здесь груды валенок и кипы кошельков…» и «Как ненавижу я плаксивого поэта…». В основном поэт работал, тщательно шлифуя строки, и даже выработал строгие правила для переводчиков в конце своей жизни.

Главным событием весны 1914 года был выход книги «Эмали и камеи» Теофиля Готье в переводе Николая Гумилёва. Сигнальные экземпляры появились 1 марта (книга напечатана в типографии А. Лаврова).

Первым, кому подарил книгу Николай Степанович, стал Михаил Лозинский. Он проявлял особую заботу не только о журналах («Аполлоне» и «Гиперборее»), но и о книгах членов Цеха поэтов. Ирина Одоевцева уже в эмиграции писала: «Роль Лозинского в кругах аполлоновцев и акмеистов была первостепенной. С его мнением считались действительно все. Был он также библиофил и знаток изданий. Это ему сборники стихов акмеистов обязаны своей эстетической внешностью…» 5 марта, когда тираж был отпечатан и осталось сброшюровать сборник и накрыть обложкой, утонченный эстет Лозинский, следивший за выпуском книги, писал другу с тревогой: «6.40 веч. Ясный хочет, по словам А. Н. Лаврова, чтобы на первой странице обложки был обозначен склад издания. По-моему, это выйдет в высшей степени безобразно! „Склад издания“ надо напечатать на задней обложке, как и цену. Ни за что не уступайте, иначе лицо книги, сейчас такое милое, будет обезображено. М. Лозинский».

О книге «Эмали и камеи» писали многие и при жизни поэта, и после его смерти. Причем рецензии появлялись не только в центральной печати, но и в провинции. Наиболее интересный отзыв в то время появился в журнале «Современник» (1914, ноябрь). Автор, литературовед Н. Венгров, писал: «Теофиль Готье, „Великий Собиратель Слов“, примыкает к той группе французских поэтов, которую принято называть великолепным словом „парнас“. Сущность и характерное этого течения — ясность, бесстрастность и четкость поэзии, недопущения ни излишних слов, ни излишней откровенности в лирических переживаниях. Удержаться на высоте такой задачи в переводе дело не легкое и, тем не менее, Гумилёв сумел дать в своей книге если не всего Готье, то, по крайней мере, ряд пьес, совершенно передающих дух подлинника. Ответственным стихотворением в книге является, несомненно, стихотворение „Искусство“… Это, так сказать, „Парнасский манифест“… Весьма удачно выбран размер, в котором третья строка (как и во французском тексте), — одно слово, тем самим подчеркиваемое. Перевод весьма близок к подлиннику. Это располагает к доверию по отношению ко всей книге…» [46]

В 1914 году в третьем-четвертом номерах журнала «Северные записки» была опубликована еще одна очень серьезная переводческая работа Н. Гумилёва — поэма Роберта Броунинга «Пиппа проходит».

Конечно, не одними переводами занимался Гумилёв в это время. Литературная жизнь в последние мирные месяцы 1914 года была достаточно насыщенной. 3 января 1914 года Гумилёв принимает участие в «Собачьей карусели», прошедшей в зале по Малой Конюшенной, 3. На вечере под зурну танцевала баронесса Клейст. Русские танцы под балалайку исполняли актрисы Литейного театра Невтонова и Шерер-Бекеффи. Выступали и сестры Антоновы. Особый колорит придавала вечеру бродившая между столиками собака. Большой зал и множество зрителей нарушили интимность «собачьих» вечеров и ближе к ночи около тридцати человек поэтов перебралось в «собачий» подвал. Там началась обычная программа с чтением стихов и вином.