Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта

Немногим ранее, 20 января, Гумилёв участвовал в диспуте на заседании Общества ревнителей художественного слова по поводу нового перевода Вячеславом Ивановым «Агамемнона», где говорил о значении эпического в современной литературе. Видимо, поэт читал какие-то отрывки из своей поэмы «Мик и Луи». 25 февраля на очередном заседании общества в помещении редакции «Аполлона» на Разъезжей, 8 он снова прочел эту поэму, и она вызвала оживленное обсуждение. Появились отклики в прессе. В журнале «Златоцвет» автор под псевдонимом Ц. (Дмитрий Цензор) писал: «На днях в „Обществе Ревнителей Художественного слова“ поэт Н. Гумилёв прочел свою новую эпическую поэму „Мик и Луи“ и попутно, в виде реферата, изложил свои мысли о современном эпосе… Как и в древнем, так и в современном эпическом произведении Н. Гумилёв считает необходимым три начала: религиозное, массовое и индивидуальное. Эти главные условия способствуют созданию мифа, ибо мифотворческое начало тоже особенность настоящего эпоса. Поэма талантливого поэта „Мик и Луи“ — попытка воскресить эпос… Поэма написана ярко, фабула развивается стремительно, полная завлекательных поэтических красот. Поэме присуща вся экзотичность и колоритность творчества Н. Гумилёва. Из присутствующих и принимавших участие в диспуте — Городецким, Чудовским, Недоброво, Волынским, Ауслендером, Лозинским, Зенкевичем, Георгием Ивановым, Сергеем Маковским, Пястом и мн. др. были высказаны некоторые замечания о стиле и содержании. Но в общем поэму можно считать очень яркой и талантливой попыткой молодого поэта».

Сообщение об этом появилось и в вышедшем в конце месяца новом номере «Аполлона».

Африканская тема «прорвалась» у поэта не только в поэме «Мик и Луи». В феврале в пятом номере «Нивы» появляется серьезная аналитическая статья Гумилёва о судьбе Абиссинии «Умер ли Менелик?», которая заканчивается пророчеством и переведенной поэтом песней: «Итак, жив ли Менелик, или нет? По-моему — жив, потому что жива лучшая его часть — могучая и сплоченная Абиссиния, такая, какою он ее создал. Когда будет окончательно сказано, что он умер, он действительно умрет с независимостью Абиссинии, символом которой он являлся. Об его предке, царе Соломоне, рассказывают, что он заставил духов строить храм и, почувствовав приближение смерти, приказал привязать свое тело к трону, чтобы духи не заметили, что он мертв, и продолжали свою работу. То же самое повторилось и в наши дни…»

В этих строках звучит неподдельная тоска об оставленном теперь уже навсегда колдовском Черном континенте. Поэта и вдали от Абиссинии волнует ее судьба.

После обсуждения в обществе Гумилёв отдал свою абиссинскую поэму в «Современник». Но в 1915 году журнал прекратил свое существование, и поэма не увидела свет.

В феврале Николай Степанович записался в университете на лекции весеннего семестра по романской филологии и истории, испанской литературе, по французской литературе и старофранцузскому языку, по истории французской революции и по немецкой филологии, а также по античной религии.

Последний зимний месяц предвоенного года запомнился литературной богеме Северной столицы еще одним знаменательным событием. С 1 по 5 февраля Санкт-Петербург принимал знаменитого итальянского футуриста Филиппо Томмазо Маринетти. Блок получил от футуристов почетный билет на лекцию Маринетти и отправился слушать итальянца. Имя Гумилёва не упоминается в мероприятиях, проводимых в честь Маринетти, и скорее всего он на них не присутствовал. Известно другое. 31 марта, в понедельник, он слушал в «Бродячей собаке» доклад Вл. Пяста «Театр слова и театр движения», где автор говорил и о Маринетти: «Перед слушателями Маринетти искрятся и шипят локомотивы, стрекочет пропеллер, грохочут ядра и стонут раненые и агонизирующие». Так Пяст говорил о стиле выступлений итальянского футуриста. После доклада развернулся диспут с участием Н. Гумилёва, О. Мандельштама, П. Потемкина, Г. Чулкова, Б. Шкловского и других.

Если литературные успехи радовали Николая Степановича (он стал мэтром нового литературного течения), то в личной жизни судьба все больше и больше разводила его с Анной Андреевной, а в начале 1914 года отношения у них стали вообще никудышными. Они плохо сосуществовали под крышей своего дома, о котором Ахматова даже и вспоминать не могла без содрогания. В 1921 году (дописано в 1940-м), побывав в Царском Селе, она написала:

В том доме было очень страшно жить,И ни камина свет патриархальный,

Ни колыбелька нашего ребенка,Ни то, что оба молоды мы былиИ замыслов исполнены………………………….. и удача

От нашего порога ни на шагЗа все семь лет не смела отойти, —Не уменьшали это чувство страха…

(«В том доме было очень страшно жить…»)

В предвоенную весну, 26 апреля, она написала еще более страшное стихотворение: