Николай Клюев

Есть в Ленине керженский дух,Игуменский окрик в декретах,Как будто истоки разрухОн ищет в «Поморских ответах».Мужицкая ныне земля,И церковь — не наймит казённый,Народный испод шевеля,Несётся глагол краснозвонный.Нам красная молвь по уму:

В ней пламя, цветенье сафьяна, —То Чёрной Неволи басмуПопрала стопа Иоанна.Борис, златоордный мурза,Трезвонит Иваном Великим,А Лениным — вихрь и грозаПричислены к ангельским ликам.

Честно говоря, когда сплошь и рядом приходится читать о лукавстве, расчётливости и гибкости Клюева, который умел «прилаживаться», — возникает единственный вопрос: о ком речь? Эти стихи не несут в себе ни малейшего признака лицемерия. Так, «подлаживаясь», не пишут. И не стоит забывать о цене, которую при вполне реальной перемене ситуации пришлось бы заплатить за эти величальные строки.

Поразительно, что это первое стихотворение в русской советской поэзии, посвящённое Ленину, не несёт на себе никаких признаков самообмана. Клюев трезв и точен. Он разговаривает с Лениным, как «посвящённый от народа», как «потомок лапландского князя, Калевалы волхвующий внук». Он видит в Ленине то, что видела в нём забитая, замордованная черносошная Россия, которая впервые за столетия услышала: «Это — твоя страна». Он слышит в речах Ленина то, что слышали его братья-староверы, которых Ульянов — ещё не глава государства — с восторгом и интересом слушал и советовал своим соратникам использовать в борьбе против самодержавия. «Красная молвь» словно входит в эти стихи с древней иконы «Спаса в Силах», а «вихрь и гроза», причисленные к «ангельским ликам», отсылают к многажды читанному и знаемому наизусть Апокалипсису. Но…

Но — куда деть три столетия блестящего петербургского периода, когда все живущие поколения памятью и родословной принадлежат ему кровно?

Есть в Смольном потёмки трущобИ привкус хвои с костяникой,Там нищий колодовый гробС останками Руси великой.«Куда схоронить мертвеца», —Толкует удалых ватага…Позёмкой пылит с Коневца,И плещется взморье-баклага.Спросить бы у тучки, у звёзд,

У зорь, что румянят ракиты…Зловещ и пустынен погост,Где царские бармы зарыты.Их ворон-судьба стережётВ глухих преисподних могилах…О чём же тоскует народВ напевах татарско-унылых?

«Татарско-унылые напевы» возвращают к «златоордному мурзе» — ибо других напевов у живших под Романовыми, как под Золотой Ордой, пока ещё нет… И живы ещё Николай, Александра, их дочери и сын… Но Клюев уже зрит всё наперёд.

А хоронить… Хоронить ненавистную романовщину он готов вместе со всеми «февралистами» — всех в одну яму.

Керенками вымощенный просёлок —

Ваш лукавый искариотский путь.Христос отдохнёт от терновых иголок,И легко вздохнёт народная грудь.Сгинут кровосмесители, проститутки,Церковные кружки и барский шик,Будут ангелы срывать незабудкиС луговин, где был лагерь пик.

«Кровосмесители» и «церковные кружки» явственно напоминают о «Башне» Вячеслава Иванова, сожительствовавшего с падчерицей, и о «Религиозно-философских собраниях», суть которых беспощадно обнажил Блок. Но главное — дальше, а дальше — призыв к «русским юношам, девушкам»:

В львиную красную веру креститесь,В гибели славьте невесту-Россию!

Так впервые в «революционном» цикле появляется образ льва. На колоннах «Львиной капители» в долине Ганга львы, спящие с полуразверстыми лапами, символизируют Север. Но неизбежно возвращение ещё к одному смыслу — к смыслу подвига мучеников-христиан, травимых львами в римском Колизее. Те — славили Христа. Этим — новым мученикам — славить «невесту-Россию»… И отвечать злом на зло, презрев христианскую заповедь: