Николай Коперник

Книги — толстые тома в деревянных переплетах, обтянутых телячьей кожей — мягкой, желтой. На верхней крышке золотом оттиснут лик богоматери, на нижней — святой Екатерины. По углам — серебряные польские орлы.

Одна книга — перевод на латинский язык «Начал» Эвклида. К «Началам» приплетен астрологический трактат Альбогасена[95] «Полная замечательная книга о предсказаниях по звездам». Другая открывается изданными в Венеции астрономическими таблицами короля Альфонса, за которыми следуют «Таблицы дирекций и профекций[96], весьма необходимых для составления гороскопов» Региомонтана.

Эти два тома будут сопутствовать Копернику всю его жизнь. На их полях появится множество надписей, изречений древних авторов, критических замечаний, расчетов и подсчетов.

Но пока они девственно чисты, и юноша несет их к учителю — похвалиться своими сокровищами[97].

Брудзевский обучает теперь молодого торунца главным образом искусству астрономических наблюдении. с тех пор, как знаменитый астроном весной 1491 года, в день святого Станислава, в окружении младших магистров и множества школяров, показывал и пояснял солнечное затмение, на небе произошло много примечательных событий. По небосводу пронеслась похожая на ятаган маленькая яркая комета; и все заговорили, что скоро начнется новая война с турками. А однажды зимою, в самый полдень, на небе увидели не одно, а три солнца. Затем, уже в начале 1492 года, среди звезд, затмевая их, проплыла огромная комета, раскинувшая золотой свой хвост на половину небосвода.

Что все это могло значить? Глядя на непонятные, страшные знамения, краковяне ждали мора, войны, голода.

Тревожило небесное расстройство и Николая. Только скептический пан Войцех оставался невозмутимо спокойным. Он знал: все это происходило уже не раз. Мир стоит как стоял, а крепкая подольская «горелка» все так же крепка и попрежнему веселит его душу!

В Кракове все говорили о новостях, привезенных торговыми людьми из далеких стран. Португальцы добрались до южной оконечности Африки. А какой-то Коломбо, итальянец на испанской службе, только что достиг стран пряностей и жемчуга через море-океан. Опасались, что торговля с Востоком уйдет теперь от Венеции и пострадают интересы польских купцов.

А турки продвигались все глубже в Европу. Правда, сильная ягеллонская Польша не очень страшилась их. Весной 1493 года Николай и Андрей Коперники в густой толпе бурсаков и горожан дивились красочному зрелищу: через вислянский мост, важно покачивая головами в серебряной упряжи, шли цугом двенадцать верблюдов, тяжело навьюченных дарами Востока. На их спинах восседали невиданные черные люди. За ними на белоснежном арабском скакуне в Краков въехал чрезвычайный посол султана Баязета. Баязет слал молодому королю дорогие ткани, благовония и клинки лучшей дамасской стали. Он просил забыть старые распри, договориться о прочном мире.

А за несколько дней до того Николай любовался въездом в польскую столицу особого легата[98] венецианской синьерии[99]. Он прибыл в Краков, чтобы склонить Яна Ольбрахта к новому большому делу против турок…

Конец 1493 года принес Копернику большое огорчение: Брудзевский покидал Краков. Приходило к концу двухлетнее общение с несравненным учителем, незаметно вовлекшим молодого торунца в самую гущу астрономических проблем и успевшим научить его приемам наблюдения и способам расчетов небесных движений.

Николай чувствовал, что астрономия останется в центре его умственных интересов надолго, может быть навсегда. Но ему казалось, что с отъездом учителя астрономические занятия в Кракове окончены: не осталось в университете и вне его никого, к кому он мог бы обратиться за помощью и советом, кому принести свои сомнения, с кем можно было бы спорить так, как с паном Войцехом. Но как раз за полтора года жизни в Кракове без Брудзевского Коперник совершил самый смелый шаг своей умственной жизни — отверг Птолемея.

При занятиях у пана Войцеха даже самая возможность сомнений в учении александрийца представилась бы юноше неслыханной дерзостью. Он засыпал Брудзевского вопросами, но думал при этом, что недоумения его происходят от недостаточного знания. Спрашивая, он надеялся узнать и понять.

Затем торунец увидел, что постиг уже все учение Птолемея, изучил его продолжателей и комментаторов. Но сомнения осаждали его с возрастающей силой. А сомневаться в Птолемее — об этом и помышлять страшно! Это значило разойтись со всем ученым миром и с церковью!

Терзавший юношу душевный непокой нашел временный исход в подсказанном тогда Брудзевским: никогда и не пытаться принимать учение александрийца за физическую реальность:

— Человек живет на земле. Как глупа и дерзновенна мысль постигнуть первосущность вещей на небе!