Николай Переслегин

не успокоиться. Тебе во что бы то ни стало нужно убить в Наталье и те последние угрызения совести, которыми она, по крайней мере временами, все еще чувствует себя связанной со мною. Но неужели-же весь Твой ум (а ум, кажется, единственное, в чем Тебе не откажешь) настолько глуп, чтобы не видеть, что в этом деле я Тебе не помощник, что никакими жалкими словами о необходимости «существенно объясниться» и «объективно понять друг друга» Тебе меня не провести.

В объективную правду я верю не меньше Тебя, но объективная правда, как бы это ни оспаривали г. г. философы, у каждого к несчастью своя. Объективная правда не наша логика, а моя кровь. Не то, о чем препираются, а то, за что умирают. Но этого Тебе по настоящему, кровью, конечно никогда не понять, потому что вся Твоя сущность и сила в том, что у Тебя в жилах течет не кровь, а какая-то прозрачная, игристая шипучка.

Со скрежетом зубовным, со стыдом и раскаянием вспоминаю я сейчас, как целых два года изо дня в день сам отравлял Натальину душу своим слепым увлечением той холодной, праздною игрою ума, которая всегда вскипала в Тебе, когда Твоя шипучка неизвестно почему бросалась Тебе в голову.

Сейчас у Тебя никакой власти надо мной нет. На этот счет можешь быть абсолютно спокоен. Я вижу Тебя насквозь и всего Тебя наотрез

309

отрицаю. И Твою бескостную, как Петрушка, мысль, и Твой холодный бенгальский темперамент, и Твою фальшивую сентиментальность, и Твою самоуверенную барственность, и Твое актерское лицо. В довершение ко всему этому еще одно: я уверен, что в конце концов Ты себя видишь таким-же, каким Тебя вижу я. Ведь видеть Ты большой мастер. Но в Тебе это не заслуга, потому что для Тебя из этого самовидения решительно ничего не вытекает: ни раскаяния, ни угрызений совести, ни стремления взять и перекромсать себя... ничего. Тут в Тебе есть какой-то совершенно невероятный цинизм, вот уж «цинизм, доходящий до грации».

Я знаю, что выдаю себя с головою, но говорю Тебе прямо: сейчас я живу только ожиданием, что в один прекрасный день Наталья сама все это увидит. Не может-же она до смерти жить с Тобою, да еще и молиться на Тебя, не видя, что Твоя душа не только не храм, но даже и не квартира, а гнусная экспериментальная лаборатория. Ведь она женщина большая, настоящая и правдивая. Настолько настоящая и правдивая, как Тебе никогда не понять и уж конечно никак не оценить. С Тобой и говорить-то о ней было-бы грех, если бы на сердце не было худшего; никогда не прощу себе, что не удержал её (мало значит любил), отдал, уступил, предал. Своими руками снес её младенческую душу самому черту в люльку, на, мол, укачивай, пой над ней, отпевай ее!

310

Надеюсь, что после всего сказанного, Ты поймешь, что нам говорить не о чем, что Твое предложение «разговора» для меня такая-же нелепость, как предложение сверления давно просверленной дыры.

Но если бы моего общего мнения о Тебе было-бы недостаточно, то могу на всякий случай добавить вот еще что: я знаю не только Тебя, но наперед знаю и все, что Ты будешь мне проповедовать. Ведь на смерть отравленная Тобою Наталья еще целый месяц оставалась со мною. Ведь мучилась, несчастная, на моих глазах. Будешь Ты мне доказывать, что я никогда не любил Натальи, а всего только за жизнь цеплялся и что она, в сущности, тоже не любила — где там — а по какому-то долгу службы от отчаянья, а может быть даже и от смерти спасала. Замечательная глубина прозрения! Удивительная легкость в мыслях! Не любила, а всего только от смерти спасала... всего только! Но скажи-же на милость, что же по Твоему любовь, если она не спасение от смерти, и чем, чем кроме любви может один человек спасти другого от смерти? И как-бы Наташа меня спасала и спасла, если бы она меня не любила? Но что говорить с Тобою обо всем этом! Что могу Тебе сказать я, когда даже страшная Танина смерть Тебе ничего не сказала, не вскрыла в Твоей душе глубочайшего догмата жизни: единства смерти и любви! Ни любви, ни смерти, вообще никакой глубины жизни Тебе все равно никогда не понять.

311

Ее и Тебя навек разделяет Твоя чудовищная, безмерная живучесть, свойственная только самым низменным, безпозвоночным организмам, у которых что ни оторви, все вырастает вновь.