Никон

Борис Иванович улыбнулся, достал из ларца толстую, рукой писанную книгу, открыл. Начал читать, а голос дрожит. Все вспомнилось, все. Алеша — мальчик добрый, порывистый, а он, учитель его, — молодой, затейливый, весь в надеждах. На боярство, на богатство, на первенство. И все у него было — боярство, богатство, первенство. Богатство и ныне прибывает, но столь же резво прибывают и годы. Ничто не в радость. Все желания изжиты. Все исполнилось…

— «Святой Максим избрал ко спасению путь тернистый и тяжкий. Христа ради принял он на себя личину юродивого, — читал Борис Иванович, совершенно не вникая в слова. — Ходил Максим летом и зимой почти совсем нагим и любил приговаривать: «Хоть люта зима, но сладок рай». Обездоленных он поучал: «Не все по шерсти, ино и напротив… За дело побьют, повинись да пониже поклонись, не плачь битый, плачь небитый. Оттерпимся, и мы люди будем, исподволь и сырые дрова загораются. За терпение даст Бог спасение». Но не только слова утешения говорил святой…»

— Погоди, Борис Иванович! — попросил государь. — Давай-ка поразмыслим… Хорошо сказано: «Оттерпимся, и мы люди будем…» Про нас говорено! А ведь сколько лет тому? Скончался блаженный в 1434 году. — Две сотни лет!.. Русь еще под татарами была, и конца нашествию не ведали. А юродивый — ведал! Оттерпимся! Вот и оттерпелись. Соединит нас Бог с Украйной, и не только сами людьми будем, но и всех угнетенных православных людей на востоке и на западе вызволим из-под супостатов, чтоб тоже о себе сказали: «вот мы и люди теперь».

Борис Иванович слушал царя, да не больно слышал. Думал о потаенных своих былых и былью поросших чаяньях. Примеривался-таки к царскому месту! В свояки навязался… Да Бог шельму метит…

Сощуря глаза, зорко глянул на своего воспитанника, покойно лежащего на его лавке: «Неужто царь никогда не подумал о том, к чему тянулся учитель его? Неужто и в недобрый час мысли не допускал?»

— Алеша! — окликнул.

— А? — Царь посмотрел на Бориса Ивановича.

— Да так я. По глазам твоим соскучился.

Алексей Михайлович улыбнулся.

— Хорошо мне с тобой… Ты почитай, почитай…

Борис Иванович жесткой маленькой рукой отер уголки сухих своих губ. «Алексей не думал о предательстве ближних. Ему такое в голову не приходило. Ведь он-то всех любил, а кого не любил, так терпел и горевал о нелюбви. По себе и других судит. Оттого и счастлив. Легкий человек».

— «Преподобный Федор Студит родился в 758 году в Царьграде, — прочитал наконец Борис Иванович. — Отец его Фитин был сборщиком царских податей. В ту пору злочестивый император Константин Копроним увлекся ересью иконоборцев…»

— Страшно быть царем! — сказал Алексей Михайлович.

— Отчего же?

— Да вот видишь. Копроним. Я помню, он царствовал больше тридцати лет, а всего и нацарствовал — «злочестивый».

— За гонительство!

— А как царю без гонительства прожить? Терпишь-терпишь… Вон мои толстобрюхие думцы! Россия на войну встает, а они, вместо того чтоб полки готовить, по углам шепчутся… Им бы только спать да жрать, прости господи! Шляхта польская православных украинцев истребляет по одной злобе, а толстобрюхи мои и слышать про то не хотят. Не только ум проели, но и — совесть… Истопник руку топором посек, и то горестно и страшно, а тут тысячи гибнут…

Борис Иванович отложил книгу.

— Побольше умных людей надо около себя держать. Родовитым ничего, кроме спеси их, не нужно, все у них есть.

— Им и на царство начхать! — рассердился Алексей Михайлович. — Начхать, начхать! Без местничества ни одно дело не обходится.

Борис Иванович, согласно кивая головой, сказал:

— На дворян взоры свои обрати. Дворяне царю служат ради правды и душевного призвания. В том их жизнь — царю служить. Наград великих за службу они не имеют, им уж одна ласка царская — награда.

— Есть у меня на примете такие люди, — сказал государь. — Я уж про то думаю. С нашим боярством в пух и прах провоюешься.

— Ты псковского дворянина Ордина-Нащокина возьми на службу. Он во Пскове во время бунта ловко управлялся, — посоветовал Морозов.

Пообедали вместе.

После обеда соснули. И тут приехала гостья, Федосья Прокопьевна со своим сынком. Для того и приехала, чтоб показать Борису Ивановичу племянника — его надежду и радость, наследника всех богатств и владений обоих Морозовых, и Глеба, и Бориса.

Царь пожелал поглядеть отпрыска.

Мальчика привели Анна Ильинична и Федосья Прокопьевна.

Одет он был в льняную белую рубашку. Из украшений — красный шнур на швах и речной жемчуг вокруг ворота.

Вошел, перекрестился на икону. Поднимая руку, полыхнул алыми шелковыми клиньями под мышками.

«Как горихвостка!» — улыбнулся Алексей Михайлович.

Мальчик, помолившись, подошел к государю, поклонился, коснувшись рукой пола. Постоял, разглядывая нарядного человека большими грустными глазами, потом кинулся со всех ног к дядьке, прыгнул ему на руки, и оба они засмеялись, счастливые, знающие какую-то особую, им только ведомую тайну.