Никто не уйдет живым

Как она может позволить кому-то войти в дом, который испортился так быстро? В дом, загрязненный, отравленный кошмарами, зараженный мертвецами, запачканный пылью и гнусно воняющий убийцами? Разве можно ухаживать за таким домом? И кем нужно быть, чтобы пригласить компаньонку разделить с тобой ад?

Во время собеседования теплота и приветливость Кэрол – по одному только звучанию ее голоса – немедленно привлекли Эмбер, напомнив о тех сохранившихся от матери ощущениях, которыми она до сих пор дорожила. Кэрол быстро очутилась в шорт-листе из одного человека.

Эмбер пригласила ее посетить дом этим утром, в субботу, чтобы встретиться в неформальной обстановке, посмотреть, что она думает о доме. Теперь это чуть не вызывало у нее смех; женщина для ухода за этим грязным святилищем древней магии, убийств, неупокоенных мертвецов, и гробницей все еще живой сумасшедшей. Было бы бесчеловечно ожидать, что кто-то поселится в таком ненормальном месте. О чем она только думала в своем отчаянии?

Эмбер шмыгнула носом и снова вытерла его.

– Да, Кэрол, теперь я вас слышу.

– О, хорошо. Я говорила, что я снаружи.

– Ясно. – Ей нужно было, чтобы Кэрол уехала. Но та ради встречи одолела путь аж от Тавистока. Кэрол предвкушала путешествие; так она сказала по телефону. Она была вдовой, ее дочь недавно эмигрировала в Австралию со своим мужем и забрала единственную внучку Кэрол с собой, на другую сторону планеты. Она рассказала Эмбер обо всем этом во время телефонного собеседования. Говорила она открыто и честно.

Когда-то Кэрол руководила столовой в открытой для публики усадьбе, ухаживала за матерью до конца ее отравленной раком жизни, ухаживала за мужем, пока не закончился кошмар болезни Альцгеймера, потом сидела с внучкой пять дней в неделю, пока ее родители работали, копя деньги на свое будущее в Австралии.

Кэрол заботилась о юных и старых, больных, забывших себя, умирающих. Эмбер почувствовала сострадание, терпение, фундамент доброты, врожденное понимание растревоженных сердец, мягкую и заботливую суть, которая хотела поделиться редкой добротой с другими, с незнакомками вроде нее.

– Я не могу вас впустить. – Эмбер подошла к дому и заглянула в двери веранды. Пыль. – Тут грязно.

Эти слова были идиотскими; ей захотелось, чтобы она ничего не говорила.

– Не беспокойтесь.

– Мне жаль. Я была в отъезде. – Эмбер не могла придумать, что еще сказать, а страх и ужас быстро обратились жаром стыда. Если Кэрол увидит пыль и грязь, она подумает о ней плохо, сочтет ее неряхой. Бессмысленно об этом даже думать. Какая вообще разница? Собственной внутренней сутью Эмбер была банальность, не унимавшаяся пред ликом темных чудес. А работы больше не было, только не здесь.

– Небольшой беспорядок меня не пугает. Может, я смогу вам с этим помочь. – Слова Кэрол мелодично порхали, их наделяло даром полета желание помочь, сделать приятное.

Эмбер прошла мимо гаражной пристройки и встала на подъездной дороге, уставившись на электрические ворота.

– Здесь опасно.

– Простите? – сказала Кэрол.

Эмбер сглотнула.

– Простите. Здесь… здесь опасно. Опасно. Здесь.

– Я не понимаю.

– Я не могу вас впустить. Не могу никого впустить. Я заплачу за потраченное время. За бензин. Но я не могу сюда никого пускать. Не сейчас. Я не та, кем вы меня считаете, Кэрол. Я хочу быть той, кем вы меня считаете, но не могу. Они мне не дадут. Потому что все становится хуже. А я так устала. Так устала от этого… Но оно начинается снова. Быстро. Скоро будет еще хуже, как раньше. Прямо здесь. Что-то пришло за мной. Оно ждало. Но теперь оно здесь.

Кэрол бросила трубку и никогда больше не звонила Эмбер.

Восемьдесят четыре

Эмбер уронила лицо в ладони. Она сидела в грязной гостиной. Любое место, где она поселится, зарастет грязью. Зарастет грязью и будет убито. Надежды не было. Возвращение в Англию, в Девон, было бессмысленным. Она зря рассказывала правду и пыталась выдержать низость, дикость, и жестокость мира. Потому что все повторилось снова: молодая, испуганная женщина была одна и ожидала, когда что-то куда большее, чем она сама, уничтожит ее.

Мачехи, работы, домовладельцы, убийцы, полицейские, журналисты, психи – всем досталось по шансу. Она долго держалась, она сопротивлялась им всем. Но силы закончились. Эмбер снова тонула в холодной черной воде, и песчаного дна под ее барахтающимися ногами не было; может быть, стоило утонуть и покончить с этим.

Она снова вспомнила о теплом голосе женщины за воротами. И так затосковала по нему, что ей стало больно.

Как бы сильно ей теперь ни хотелось покончить с одиночеством, на борту кораблей она обитала исключительно в мире молчания, редко с кем-то сближаясь, за исключением мимолетного обмена фразами с другими пассажирами; вечно скрывая свое прошлое и постоянно останавливаясь, чтобы обдумать, что говорить о своей новой личности. И этот фарс продолжался так долго, что она обнаружила себя до нелепого возбужденной от одного предвкушения чужой компании. Жалкая. Она только сейчас поняла, как алчно желала тепла других людей.