Никто не уйдет живым

Лицо лысого мужчины было сплошь дряблая кожа, обвисшая вокруг рта; сохранившиеся пряди волос, похожие на шнурки для ботинок, были приклеены маслом к его черепу. На нем были рубашка, подтяжки и галстук. Женщина в очках и с завитыми волосами делала грубые и омерзительные движения, высовывая тощий язык из широко раскрытого рта. У второй женщины на голове были платок и темные очки. Ее лицо было лишено всякого выражения. В центре стола стоял деревянный ящик.

Все трое смотрели мимо Стефани на что-то, разворачивавшееся на потолке позади нее. Оно производило звук, с каким трутся друг о друга маслянистые руки. На лицах людей были слезы.

Когда она снова оказалась на полу и, возможно, даже пробудилась, вокруг нее в темноте скакал маленький мальчик с запавшими, молочно-синими глазами, которые скорее всего были незрячими, хотя и проглядывали между платком на его лице и ковбойской шляпой из фиолетового фетра. Его колени покрывала толстая корка струпьев, серая рубашка выправилась из шорт, узорчатая кофта была грязной и дырявой. Где-то неподалеку старые сухие руки выстукивали ритм, под который прыгал мальчишка. Он пел всегда одно и то же:

– Вкруг шелковичного куста мартышка ласку гоняла. Остановилась поправить носок, хлоп! – и ласка пропала. Полфунта риса за два медяка, к нему полфунта сала. Четыре девы открыли дверь, хлоп! – и ласка пропала.

Иногда вокруг ее тела был только мрак, но Стефани знала, что она мала. Пылинка в чем-то пустом и холодном, уходящем в вечность.

Она была так незначительна по сравнению с беспредельностью небытия, что ей было тяжело дышать.

День восьмой

Пятьдесят семь

– Не понимаю, почему она не дохлая. Беннета оно быстро прикончило. А она там все разгромила. Чем она такая особенная? Ее там ждали. Они этого хотели. Не понимаю. С чего это ее выпустили?

Ее разбудил голос Фергала; похоже, он говорил сам с собой.

Стефани открыла глаза и заморгала от жидкого серого света, который опалил ее сознание так, словно она посмотрела прямо на солнце. Сквозь прищуренные глаза ей была видна разбитая посуда, столовые приборы и осколки стекла, разбросанные по линолеуму кухни.

Возможно, при виде своих тюремщиков она должна была ощутить облегчение, но она не чувствовала ничего.

Фергал запустил свои огромные ладони ей под мышки и усадил ее. Его одежда была отвратительна; она пахла пылью, потом и мочой.

Длинные пальцы Фергала залезли в карман толстовки Стефани и пробежались по ее джинсам с ловкостью опытного вора. Он оттолкнул ногой кухонный нож, затем потащил ее спиной вперед, через порог.

В тусклом свете коридора ее взгляд первым делом упал на лицо Драча; оно было выбелено страхом и нервно дергалось. Он смотрел на нее, как смотрят на автомобильную аварию.

Фергал осторожно закрыл и запер дверь в комнаты на первом этаже. Выражение его лица оставалось неподвижно-сосредоточенным, и он не отводил взгляда от двери, которая вела из кухни в черную комнату, пока не запер квартиру. Как только доступ в комнаты был перекрыт, он прижался лбом и ладонями к двери и смежил веки. По тому, как вздымалась и опадала его спина, Стефани поняла, насколько тяжело он дышит.

Пока она смаргивала сонливость, морщась из-за тупой опоясывающей боли, которая, как барабан, колотилась позади ее глаз, Фергал отвернулся от двери и опустил взгляд на Стефани. И она увидела на его лице выражение, с каким не сталкивалась раньше: подозрение с оттенком осторожности, даже непонимания.

– Там все затихло. Тащи ее наверх, я думать буду.

Драч колебался. Он не хотел прикасаться к Стефани. Когда он осторожно потянулся к ней, она ударила его по руке. Он вздрогнул, отступил назад.

Фергал напрягся; в тесноте коридора пахло от него ужасно, даже хуже, чем от нее.

Драч выкопал стеклянный пузырек из кармана своего пуховика.

– Ага? – он продемонстрировал его Стефани. – Ага?

Стефани поднялась на ноги и пошла по коридору. Оба мужчины смотрели на нее, не мигая. Драч отошел с ее пути.

Она повернула и поднялась по лестнице.

Драч осторожно пошел следом.

Пока она поднималась на второй этаж, Фергал следил за каждым ее шагом сквозь перила.

– Я пойду следом за этим мудилой, так что даже не думай ничего устраивать.

Пятьдесят восемь

– Ты нам должна за комнату. Говорил же, плата выросла. Ты уже в долгах, сестренка. Пора отрабатывать, типа.

Драч выглядел таким же настороженным, как пони, почуявший волка; он трепался и держал лицо только потому, что сейчас вместе с ним в старой комнате Стефани на втором этаже был Фергал. И просто повторял роль из старой и неактуальной пьесы, которую никто уже не желал видеть. Она сомневалась, что Драч ее хоть когда-нибудь еще удивит, как бы ни пытался. Пусть даже он таскал в кармане пузырек с кислотой – с тех пор, как ее вытащили из квартиры на первом этаже, Стефани больше его не боялась.