Никто нигде

У меня бывало ощущение, что дух наблюдает, как я позволяю людям играть с моими персонажами и отвечаю им так, как они того ожидали. Это было похоже на опыт выхода из тела. Это происходило в те минуты, когда актриса в моем теле «включала автопилот», и я теряла из виду пульт управления, позволяющий мне вернуться на землю. Но и такой опыт не характерен лишь для шизофреников — скорее, это крайняя степень того, что случается со многими.

* * *

Я позвонила отцу.

— Почему я училась в специальной школе? — начала я без предисловий.

— В какой специальной школе? — уклончиво ответил он.

— Ты знаешь, о чем я говорю, — и я назвала адрес школы, чтобы пробудить его память.

— Ах, эта школа! — откликнулся он, вспомнив.

Я объяснила, что мне рассказала о ней женщина, мать которой там работает.

— Что со мной было не так? — спрашивала я. — Я была сумасшедшей?

— Нет, что ты! Просто, видишь ли… маленькая ты была, ну, немного странной — но во всем виновата твоя мать! На самом деле с тобой все было в порядке!

— А что со мной было? — расспрашивала я. — Пожалуйста, объясни! Я никого не обвиняю, мне правда нужно знать! Что со мной было?

— Тебя считали аутичной, — ответил отец.

Я спросила, почему.

— Ну, ты никому не давала подходить к тебе близко, да и разговаривала странно — просто без конца повторяла все, что говорят другие. Но не удивительно. Ведь мать постоянно орала на тебя и лупила, а того, что ты говорила, никто не слушал, — виновато объяснил он.

Я поблагодарила его.

Что означает слово «аутичный», я в то время не знала. Мне казалось, это значит просто «погруженный в себя». Да, я была погружена в себя. И что? Это я всегда знала. Всегда знала, что не люблю, когда меня трогают, когда говорят мне что-то ласковое или стараются узнать меня поближе. От матери я уже слышала, что в детстве долго не говорила сама, а только повторяла все, что говорили люди вокруг меня. Но все еще не понимала, почему это так сильно повлияло на мою жизнь. Наверное, я все-таки была психически больна — решила я и с головой зарылась в психологические книги, чтобы выяснить, чем же я таким болела. Но об аутизме ни в одной из них не рассказывалось, так что я продолжала блуждать во тьме.

Я переехала в город, сняла часть дома, купила себе фургон и поселилась в нем на заднем дворе. Пианино мое жило в доме. Я жила в саду с двумя кошками; козла я оставила в горах — там, где его дом.

Все свободное время я писала музыку, а теперь начала писать и песни — на это вдохновило меня знакомство с Брюном. Если я не писала музыку, то запоем читала книги по социальной психологии.

От Брюна я закрылась. Однако, в отличие от других людей, с которыми я так поступала прежде, он не прекратил существовать. В его обществе я чувствовала себя слишком реальной — и мне хотелось бежать. Различие для меня было очевидным. От одних людей я уходила, от других — убегала. Проблемы начинались, когда те, от кого я уходила, продолжали навязывать мне себя, считая, что я от них бегу, а те немногие, от кого я бежала, считали, что я просто ухожу, и чувствовали себя отвергнутыми и брошенными. Эти различия, на первый взгляд тонкие, исходили из прямо противоположных эмоций: я чувствовала все — или ничего.

На этот раз меня с силой отбросило в привычное убежище — в ничего-не-чувствие. Борьба за восстановление своего истинного «я» обернулась своей противоположностью — теперь я уже не уходила: я бежала.

На сцену выпорхнула Кэрол — и взяла свое! В это время я превратилась прямо-таки в маньяка общения: сплошные вечеринки, смех, танцы, люди. Уилли восседал в кресле директора театра. Кэрол открутила время назад и теперь играла роль вечного подростка.

* * *

Теперь в университете я постоянно с кем-то общалась.

Тим жил в кампусе. Когда мы с ним познакомились, я помахала ему рукой, сказала «привет» и тут же о нем забыла. Он был высоким и темноволосым, изучал медицину — собирался стать, как и его родители, врачом. Я на него тоже особого впечатления не произвела. Мы просто сосуществовали; в то время я даже не узнала в нем того человека, что приснился мне два года назад.

Тим обожал музыку — я тоже. В то время я как-то забыла, что живу в фургоне на заднем дворе и что в доме у меня стоит собственное пианино. Очень много времени я проводила за роялем в университетской музыкальной комнате.

* * *

Мы с Тимом начали играть друг другу свою музыку. Сам Тим писал мало, но прекрасно играл. Кэрол разрешила ему играть музыку и песни, которые никогда не решилась бы исполнять на публике Донна. Песни Тиму нравились; у него был прекрасный голос. Он вынес эти песни из теней мира Донны, которая никогда и ни с кем ими не делилась, и перенес на яркий свет. Кэрол пела с ним вместе.

Тим любил эти песни, как свои собственные; благодаря музыке он начал завязывать отношения с Кэрол. Каким-то образом Тиму удалось нажать еще одну кнопку — и Донна вновь начала выныривать из глубины; петь она больше не хотела и отдавать ему свою музыку не собиралась.