Никто нигде. Удивительная автобиография аутичной девочки

В роли мучителя Дэвид чувствовал себя как дома. Он настоял на том, чтобы я ничего не делала без его позволения. Мало того – везде следовал за мной. Даже в магазин я не могла выйти одна. Не могла ни с кем разговаривать, если его не было рядом. Да что там – в туалет не могла сходить сама: он ждал меня под дверью и начинал звать, если я слишком долго там задерживалась. Я снова превратилась в бедную, необразованную, битую жену.

Все, кто знал Дэвида, его презирали, и это означало, что я, даже если бы набралась храбрости, ни с кем не смогла бы поговорить – никто не готов был терпеть его общество так долго, чтобы успеть подружиться со мной.

Я думала о Тиме, и по лицу моему беззвучно катились слезы.

– Что еще с тобой? – рявкал Дэвид.

– Ничего, – отвечала я, рисуя на лице улыбку.

Мне так страшно не хватало Тима! Только мысли о нем меня поддерживали. По иронии судьбы, все тот же страх близости, разлучивший меня с ним, теперь мешал мне вернуться.

Мы оказались на другом конце Австралии. Я была совершенно одинока, сломлена и разбита. В тропиках на севере страны наступил сезон дождей. Я страшно ослабела – не могла даже ходить дольше нескольких минут, начинала задыхаться, чувствовала слабость и головокружение. Дэвид съездил на мои деньги к своей сестре, а потом растратил средства, предназначенные на перегон моей машины к нашему новому месту жительства. Работать он по-прежнему отказывался.

Мы поселились было на стоянке фургонов, но и это оказалось для нас слишком дорого. Когда мы скитались в поисках квартиры, одна женщина предложила нам комнату в обмен на обучение английскому языку ее племянника. Дэвид предложил мои услуги.

Комнату мы получили бесплатно, в обмен на обучение Карлоса. Честная сделка, думала я. Выяснилось, что Карлосу десять лет и грамотой он не владеет не только по-английски, но и на своем родном греческом.

Я была очень слаба: чтобы набраться сил для ежедневного двухчасового урока с Карлосом, мне приходилось весь день проводить в постели. В то время я еще не знала, что жестоко страдаю от множественных пищевых аллергий и, в результате, от недоедания – мой организм практически не усваивал витаминов.

Карлос был чудесным мальчишкой. Я его полюбила, а он и его сестра полюбили меня. Дэвид ревновал страшно, но сделать ничего не мог – бесплатное жилье важнее. Карлос быстро усваивал грамоту, и даже в тогдашнем моем состоянии это порождало во мне гордость – а гордость взывала к той части моего «я», что только и могла вытащить меня из этого болота. Я нашла в себе смелость написать Тиму.

Письмо было короткое, сухое, без обратного адреса. И все же само то, что мне хватило на это смелости, подтолкнуло меня сделать следующий шаг. Я сказала Дэвиду, что уезжаю. Дэвид, ничего не заподозривший, решил ехать со мной. Мне пришлось продать машину, чтобы купить билеты для нас обоих. Я возвращалась в свой родной город.

Мы сняли комнату на заднем дворе какого-то дома. Комнатушка была маленькая, тесная – но, по крайней мере, я снова была дома. Позвонила матери Тима, сказала, что вернулась. Она спросила, не хочу ли я увидеться с Тимом. Я ответила, что пока не уверена. Она рассказала мне, что Тим был очень расстроен моим отъездом; она уверена, он будет рад узнать, что я вернулась. Я попросила передать ему, что у меня все хорошо, и повесила трубку.

Несколько недель спустя я снова позвонила матери Тима. Она передала ему мои слова. Дальше она рассказала мне, что он с кем-то съехался, что она этим расстроена, потому что он и так уже много пережил, а эту девушку почти не знает. Я попросила дать ему мой адрес.

Через некоторое время появился и сам Тим. Мы встретились в кафе – все четверо. Было скованно и напряженно. Тим со своей спутницей сидели с одной стороны, Дэвид и я – с другой. Мы очень старались не показывать, как рады видеть друг друга, но согласились держать связь.

Я начала бить себя по лицу, выдергивать себе волосы. Мне отчаянно хотелось избавиться от собственного тела. Бросить бы его – и пусть все желающие используют его, бьют и топчут, как им вздумается. Меня раздражало это физическое тело и то, что я заперта в нем, словно в непроницаемых стенах темницы. Оно казалось мне бесполезным – и даже хуже того. Я кричала так, что сама глохла – но ни звука не вырывалось наружу. Я молила – но ни слова не срывалось с губ, сложенных в нарисованную улыбку, ничего не отражалось в мертвых глазах. Я знала, что способна на близость – но неумолчный страх перед ней делал мечту о близости недостижимой, превращал в насмешку. Такова была цена того, что можно назвать моим аутизмом. Как видите, это нечто гораздо большее, чем упрощенный ярлык – «погруженность в себя».

Мне удалось обратиться к Тиму и позвать его на помощь. Тим пришел вместе со своей девушкой. Какая-то жестокая ирония судьба виделась в том, что еще один взрослый так боится близости ребенка; ведь хотя я и сама была взрослой – я оставалась заперта в ловушке детских страхов и детской беспомощности.