Никто нигде. Удивительная автобиография аутичной девочки

Тим разговаривал со мной, словно полицейский, вынужденный разбираться в семейном скандале. Дэвид сказал, что я совершенно с ума сошла. Я пыталась объяснить, что происходит. Бесполезно: все они были от меня словно за тысячу миль – и я не могла издать ни звука.

Я снова устроилась на фабрику, а на заработанные деньги купила фургон.

Дэвид давно уже разрушил мою дружбу с Тимом: Тим, жизнь которого кое в чем шла параллельно моей, долго пытался ее восстановить, но наконец начал сдаваться, убежденный в том, что, как видно, он значил для меня совсем не так много, как ему казалось.

Мы с Дэвидом переселились в фургон и снова отправились в путь.

Теперь, когда отдаленность расстояния смягчила мой страх перед близостью, я начала тайком писать и звонить Тиму. Письма его были так же уклончивы, как мои. Это были послания о верности кому-то, и в них не было обвинений, что кто-то навязчиво стремится убежать. Я выучивала эти письма наизусть. В конце концов именно та сила, которую они мне давали, надежда на то, что, несмотря на мое навязчивое стремление делать совсем не то, чего я хочу и что мне на самом деле нужно, все еще остается человек, помнящий обо мне, верящий в меня, почти что борющийся за возможность увидеть меня такой, какова я на самом деле – все это помогло мне принять решение. И однажды, глубокой ночью, я воплотила это решение в жизнь. Я ушла от Дэвида.

Я бежала в ночь – в чужом городе, среди чужих. Позвонила по телефону доверия, и незнакомка на другом конце провода сделала то, что нужно было сделать – усомнилась в том, что мне хватит решимости уйти от Дэвида. Именно это мне и требовалось – вступить в борьбу, кому-то что-то доказать. Я вернулась к фургону и просунула под дверь записку.

В записке я просила Дэвида встретиться со мной днем в городе – в определенное время, в определенном месте. Затем прокралась обратно в машину, которая была припаркована рядом, с выключенными фарами и работающим мотором. Уехала на другой конец этого чужого города, остановилась и заснула – голодная, замерзшая, бездомная.

На следующий день я вернулась в фургон – именно тогда, когда Дэвид ждал меня в другом месте. Забрала все свои личные вещи, а все остальное оставила, вместе с самим фургоном: только бы он оставил меня в покое. На этого скота я потратила полтора года жизни – и готова была заплатить любую цену, лишь бы от него отделаться.

Я ехала в ночи, пока у меня не начало двоиться в глазах. Я страшно устала, проголодалась, а денег было в обрез – только-только, чтобы добраться до своего штата. Уснула в машине, на стоянке, возле трейлера, полного лающих собак – и была счастлива. Так счастлива, как со мной не случалось с ранних дней нашей жизни с Тимом. Наконец-то я ощущала настоящее «счастье». Я чувствовала его внутри себя – и, для разнообразия, в кои-то веки оно отражалось на моем лице, мирном и спокойном.

К Тиму я приехала без предупреждения. Девушка Тима вошла в мое положение – она знала, через что мне пришлось пройти и как сильна связывающая нас с Тимом дружба. Я оставалась у них, пока не нашла себе работу и жилье, а потом так же тихо съехала.

Комнату себе я сняла в живописном пригороде, как можно дальше от Тима. У хозяйки дома была маленькая дочка, двух лет: она мной заинтересовалась, а я начала открываться и выходить из своей скорлупы. Я стала выходить из дома и встречаться с людьми именно как «я». Прежде я никогда этого не делала – в отличие от Кэрол, я не стремилась общаться во что бы то ни стало.

Несколько молодых людей сели напротив меня и попытались меня разговорить. Они были ирландцами; из того, что они говорили, я не понимала ни слова – и, увидев, что они не отстают, так им и сказала. Лишь один из них молчал и смотрел мне в глаза. Потом показал взглядом в сторону танцпола. Я молча согласилась.

Мы поехали на вечеринку к его другу. Оказалось, что быть в компании и не общаться – для меня вполне приемлемо. Я молча осматривалась, если меня о чем-то спрашивали – отвечала коротко и не выказывала желания продолжать беседу. Наконец его друзья оставили попытки завязать со мной разговор. Сам он тоже по большей части молчал; моя молчаливость и отстраненность, казалось, интригует его, но не смущает.

Серьезных отношений не хотели ни я, ни он. Просто хотели быть рядом – и нас обоих это вполне устраивало. Мы знали, что не стремимся к привязанности или какой-то интеллектуальной близости друг с другом. Это были самые равные, нетребовательные, комфортные отношения в моей жизни. В молчании, с незнакомцем я смогла, не чувствуя угрозы, получать удовольствие от прикосновений.

У этого человека была дислексия и проблемы в общении, схожие с моими. Все прочие обстоятельства его жизни меня не волновали. В любом случае, много общего у нас бы не нашлось. Мы свели все разговоры к минимуму, а общались в основном при помощи осязания. Из-за нашей чрезвычайной чувствительности наши отношения были не столько сексуальными, сколько чувственными. Мы встречались три месяца. Дальше он начал по-своему пытаться узнать меня получше – и это стало началом конца.